— Да, да! Вот именно!
Жанна выходит из комнаты. Она возвращается с голубыми расшитыми варежками.
— Плохо без варежки. Вот. Это вам от меня: подарок.
— Да что вы? Нет, нет!..
— Без всякие разговор. Подарок, подарок… Первий подарок от Санамюндэ. У вас гитара?.. Спойте, Кири. Пожалуйста!..
Кира задумывается, настраивает гитару…
Мы ехали шагом,
Мы мчались в боях,
И «Яблочко» песню
Держали в зубах.
«Что со мной, — думает Жанна. — Юность?.. Я, должно быть, забыла, что значит «юность»…
«Возьми-ка цветик, милая девочка», — ведь так мне когда-то сказала цветочница.
Слова умиления, слова любви, из глубины старости; нежность, обращенная к святости детства, к толстым ножкам в полосатых чулках.
Ах песенку эту
Доныне хранит
Трава молодая —
Степной малахит…
«Неужели я, шестидесятипятилетняя Жанна, та же самая — я, которая в пятнадцать лет пошла на спевку со своей престарелой теткой Аделаидой? Помнится, в зале, на спевке, тетка Аделаида увидела своего бывшего мужа с той женщиной, ради которой он ушел и бросил ее. Она вскинула руку, замахнулась и крикнула. И ударила. А я от неожиданности громко захохотала». -
И эта Я — вела ее по темным улицам домой. Она шла опустив голову и говорила мне, пятнадцатилетней: «Тебе хорошо! Конечно… Тебе хорошо!»
И мне на самом деле было хорошо. Я думала: я-то все могу. Все! Все!
И я могла все.
Неужто эта Я — была я?
Словно две жизни, прожитые одним и тем же человеком!
Он пел, озирая родные края:
Гренада, Гренада,
Гренада моя!..
В то время тело мое еще не было «бренным». Оно источало силу. Властное, молодое животное!
Где надобно мне было родиться, чтобы навечно остаться той девочкой, той жестокой невинностью?!
…Ответь Александровск,
И Харьков ответь:
Давно по-испански вы начали петь?..
…Сероглазая девочка, и вдруг — вот те здрасте! Какое-то колесо истории: ни назад, ни вперед, — только в том времени, на том острове Санамюндэ, где ты, девочка, родилась.
На острове шли бои…
Разве кто-нибудь помнит, что это значит: голод. И чтобы во сне тебе снился хлеб, только хлеб?..
А кровоточащие десны?.. И ты выплевываешь кровь. Плюешь, плюешь кровь. Нет меры, нет разума у слова
«плохо».
Сколько раз ты искала сочувствия, дитя человеческое? Ан нет его!
…Скажи мне, Украина,
Не в этой ли ржи
Тараса Шевченко
Папаха лежит?..
«…А что это значит: юность? А что это значит: радость?»
Не помню, забыла.
А что это значит: смерть? Смерть — это значит не худшее из того, что предстоит человеку.
А что такое жизнь?
А так — ничего особенного. Жизнь — это значит любовь!
..Восход поднимался
И падал опять,
И лошадь устала
Степями скакать.
Но «Яблочко» песню
Играл эскадрон.
Смычками страданий
На скрипках времен…
Двери пламени, двери морозов, двери страданий и свинца, приоткройтесь, приотворитесь. Я гляну в щелку. И в щель я увижу девочку: руки — короткопалые, зубы — белые и кривые. Живое — среди живых.
…В заоблачный плес
Ушел мой приятель,
И песню унес…
* * *ц
— Жанна, — выходя в коридор, раздумчиво и тихо сказала Кира, — я вам хочу сказать одну очень важную вещь. Здесь, на острове, мой жених. Он — солдат… Но ведь не могу же я все время в гостинице… Это очень дорого, верно?
— Верно. Разве можно гостиница для молодой девочка? Нехорошо. Надо дом. Надо устроиться на работа.
— Жанна, у меня пропуск всего на одну неделю.
— Будет пропуск. А жить — у меня… Мой внук — он тоже солдат. А вдруг он тоже имеет большой красивый любовь? «Дружба — дружба» — ведь так теперь говорят девочки? Слово «любовь» не модно… и не модно длинные волосы. Правильно я говорю, милый Кири — дочка мсье мальяр?..
— Вот эта… Комната. Ваша. Для вас… Хорошо?
— Еще бы! Ох, Жанна!..
Странный остров… Старинный очаг и здесь занимает чуть не полкомнаты. Он такой же, как и в гостинице. Широкий, низкий, голубоватый. Но у этой печки небольшой выступ: не то печка, не то камин. На ее изразцах тончайшие трещины… Трещины времени. И красивые, выгоревшие от времени и огня рисунки: корабль с розоватыми парусами, мельница, дом…
— О, да, я знай это очень, очень красивый печка, — улыбаясь, говорит Жанна. — Посмотрите, Кири, вот Лай-на. Вы не слыхали про нашу Лайну?.. Кири, вам одна или две подушка?
…На большом изразце как бы прочитывается голова женщины — молодое, улыбающееся лицо, размытое временем. Глаза ее полузакрыты. На мягко очерченном подбородке — глубокая вмятина; тончайшие волосы, как бы сплошь состоящие из царапин, венчает крошечная корона.
— Кири, вы ужинали?
— Как у вас хорошо, Жанна!
— Ну нет, это очень старинный дом. А печки на самом деле красивы, их сделал, должно быть, такой же бравый майстер, как ваш отец. В новых квартирах белый печка и заводской кафель, а это ручной работа… В те времена, когда майстер-художник жил на земля, на свете было меньше людей… Мой внук тоже нравится этот красивый печка. Он говорит: когда нам новый квартира дадут, мы, бабушка, этот старый печка возьмем с собой, разве можно рушить работу такого майстер?..
Кирин сонный корабль плывет сквозь мглу ночи, развеваются его паруса. На подушке — голова Киры с тщательно промытыми волосами. Голова у Киры в бумажных рожках. Они называются «бигуди». Накрутить «бигуди» помогла ей Жанна.
