Лезвие сна - [5]

Изабель задыхалась от поднятой ими пыли.

II

Алан развалился на диване и, поставив чашку с чаем себе на грудь, смотрел вечерние новости. Он не включал звук до тех пор, пока его собственное лицо на экране не исчезло за спинами семейства Малли. Вперед выступила Маргарет Малли, в ее глазах сверкало пламя праведного гнева, которое, как давно уже убедился Алан, она могла зажигать и гасить по собственному усмотрению. Муж и единственная оставшаяся дочь стояли по обе стороны от Маргарет, добровольно уступив ей поле боя.

Алан видел, как все они нетерпеливо поджидали репортеров на ступенях здания суда, тогда как сам он старался увернуться от журналистских объективов и не спешил подойти и услышать заявление матери Кэти. Он заранее знал, что она скажет. Но даже очень близкое знакомство с ее ораторскими способностями не удержало его теперь от соблазна выслушать заявление. Алан сознавал, что не следует этого делать. Всё, чего могла добиться Маргарет, так это разозлить его еще больше, но он не стал противиться непроизвольно возникшему желанию.

— Мы обязательно подадим апелляцию, — сказала Маргарет. — Вердикт, вынесенный сегодня, — это ужасающая ошибка правосудия. Поймите, вопрос не только в деньгах. Проблема в том, куда будут направлены эти средства. Мы лишь хотим сохранить добрую память о нашей дочери и убедиться, что ее произведения должным образом будут представлены общественности.

«А заодно вычеркнуть все упоминания о детстве Кэти, — цинично подумал Алан. — И тем самым разрушить представление об основных мотивах, звучащих в доброй половине ее ранних сочинений». Сокращенные версии потеряли бы всякий смысл и лишили бы возможности опубликовать их, по крайней мере в «Ист-стрит пресс». Но мать Кэти, стремясь внести свои изменения, хотела также прибрать к рукам гонорары дочери и контролировать все выходящие в свет издания ее сочинений.

Намерения Маргарет относительно произведений Кэти глубоко ранили эстетические чувства Алана. Если уж ей так хочется высказать свое мнение, говорил он матери Кэти еще до привлечения к этому делу адвокатов, то пусть лучше она сделает это в собственных произведениях, подписанных ее именем. Учитывая полное отсутствие у Маргарет какого-либо литературного таланта, этого никогда бы не произошло. Но эта женщина обладала не меньшим упрямством, чем ее дочь, и что бы она ни говорила, склонность к искажению фактов являлась их фамильной чертой.

Кэти всегда утверждала, что ее родители умерли. Жаль, что это не оказалось правдой.

На экране телевизора один из репортеров задал Малли вопрос, ответ на который Алан хотел бы услышать в суде. Но во время разбирательства судья отвел его, так как в ходе процесса под сомнение ставилась дееспособность Кэти в момент написания завещания, а не побуждения ее матери.

— Но как вы поступите с деньгами, — настаивала репортер, — если они не будут переданы Детскому фонду? Тому самому, который учредила ваша дочь, должна вам напомнить.

Алану оставалось только гадать, был ли он единственным, кто заметил вспышку гнева в глазах Маргарет Малли.

— Мы рассматривали вопрос о создании трастового фонда или стипендий, — ответила она. — Но еще не приняли окончательного решения. Всё это настолько неприятно...

— Но ведь Детский фонд Ньюфорда уже существует, — не унималась журналистка, вызывая своей настойчивостью чувство симпатии у Алана. — И раз уж это детище вашей дочери...

— ДФН покровительствует отпрыскам проституток и наркоманов! — сорвалась Маргарет, и теперь ее ярость мог видеть каждый, кто смотрел передачу. — Если мы не перестанем финансировать этих...

Алан нажал кнопку на пульте, и экран телевизора погас. Если бы можно было так же просто выключить и саму Маргарет Малли вместе с ее «крестовым походом в защиту благопристойности»! Самое печальное заключается в том, что эта женщина разглагольствует перед камерами, а множество людей в это время сидят у экранов и согласно кивают головами. А ведь дети, нуждающиеся в поддержке фонда, происходят из самых различных семей. Отчаяние, заставляющее их искать помощи, не знает различий между верующими и атеистами, между богатыми и бедными. Не имеют значения ни цвет кожи, ни образ жизни родителей.

Алан переставил чашку на кофейный столик и поднялся с дивана, чтобы выглянуть в застекленный эркер, выходящий на Уотерхауз-стрит. Он вспомнил те времена, когда все они жили в разных квартирах на этой улице. Каждый из них следовал за своей музой, их дороги пересекались в различных классах и студиях, а первые литературные произведения, картины или музыка одного вдохновляли остальных. Чувство товарищества пропало задолго до смерти Кэти, но для Алана ее гибель стала последней страницей повести, начатой в далекие семидесятые, когда они впервые встретились.

Многие из них до сих пор продолжают писать повести своей жизни, но на этих страницах они редко находят имена друг друга. И дело вовсе не в том, что они переросли юношескую дружбу. Причина кроется гораздо глубже, в каждом из них, и для каждого она разная. Каждый ожидал перемен и творческого роста, без этого мир казался слишком тесным, музы исчезали, а источники вдохновения пересыхали. Но Алан никогда не думал, что настанет день, когда большинство товарищей его юности покажутся ему чужими людьми. Он не предвидел горького чувства отчуждения, проникающего в отношения со старыми друзьями.