Лезвие осознания - [14]

? Ведь раньше-то на этой земле и домашние церкви строили, а не только храмы на площадях. Бывало даже и так: сколько человек есть в семье, столько и глав у церковки. Затем, чтобы у каждого – свой придел. Не всякий себе такое позволить мог, но жило это в крови: с Богом – наедине. Отсюда каменные кресты на пересеченьях больших дорог под пустынным небом. И комнаты-молельни в домах… Деление внутреннего пространства храма, что прозывается Василия Блаженного, на многие и многие нефы. Нет, это не причуда отнюдь, а такое особенное устройство, что каждый в нем – как пустынник, хотя и стоит на службе, которую видят все. Да, глас можно услыхать лишь в пустыне . Так я понимаю это место Евангелия. И я так думаю, вся вера прадедов устроена была так, чтобы исправить туда наш путь… И мне мечталось уйти далеко-далеко от мира, выстроить себе церковку, да и пригласить друга того моего монаха, чтоб он жил с нами, и отправлял бы службу, насколько позволяет ему его скромный чин. Читал бы мерно часы: час третий, и час шестый… и девятый… а я бы иногда тихонечко приходил послушать. И любовалось бы тогда сердце, как служит человек Богу, не оглядываясь назад. И ты бы приходил. И Марина. А после, может быть – наши с Мариной дети…

Владимир перестал говорить.

Он сказал.

И вот он теперь сидел, тихий, глядя пред собой в никуда. Стакан перед ним был пуст. И его отец, что слушал все это время, даже и не пригубив, вдруг осушил свой в несколько быстрых больших глотков, а затем наполнил себе и сыну.

– А мне с тобой повезло, Володя, – проговорил он. – Теперь ведь скажи кому, что могут отец и сын так беседовать – не поверят. Ты говоришь свое слово, я слушаю; затем говорю свое. Семейный добрый обычай… Такой можно сохранить, лишь если все время есть, что друг другу сказать. И есть желание слушать. Да, повезло. Мы – души с тобой друг другу. Не просто «отец» и «сын»… Вот только – я это говорил всегда – мало мы с тобой видимся.

Вздохнув, Иван продолжал:

– Поэтому все больше друг о друге угадываем, чем расспрашиваем. Некогда расспросить, а потом дивимся… Твое горячее чаяние уж понастроило городов на просторах, где моя мысль, неспешная, возводит деревеньки две-три. Не много, но за то я хочу, чтобы построенное моею мыслью стояло крепко… Ты, если бы жил в мое время… ты понял бы одну вещь. Чем будет «святее» цель, тем скорее все, что воздвигнешь, обрушится на твою же голову! Нет, не собирался я никогда строить храм . По той же самой причине, по какой не было у меня энтузиазма и возводить коммунизм. Хотя уж прививать нам этот энтузиазм… ого, как старались!

Иван заметил недоуменное выражение на лице сына, и решил пояснить:

– Удивляешься, что говорю «по той же самой причине»? о вроде бы таких противоположных вещах? Послушай. Вот в нынешнее время бросились спасать душу. А в наше – добывали «светлое будущее для всего человечества». И это тоже был кое для кого неплохой предлог, чтобы залезть в душу. Опять-таки… А ведь она одна , душа – другой нет! И вовсе я не хочу, чтобы внутри моей души была чья-то лапа. Чья бы то ни было…

– Ибо душевных дел мастера , – продолжал Иван, и злая усмешка исказила его лицо, – возьмут вот и переключат внутри тебя кое-что, и сделается тебе все равно, что вокруг. Кровавая ли каша… выгребная ли яма… то ль и другое вместе. Какая разница? Ведь у тебя же святая цель ! Спасение души. Или – вариант – спасение всего человечества. Лес рубят – щепки летят… Так вот. Не от высоких порывов, а лишь остерегаясь высокого полета щепок, захотелось мне уйти куда-нибудь далеко. Туда, где еще не надумали пока «рубить лес»…

– Поверь, – говорил Иван еще сыну, – не велика разница, что именно будет написано на знамени лесорубов да душелазов. Может быть написано новое . Может – старое , или, как оно милее тебе, старинное . Да только цель-то одна: не позволять тебе быть собою … только собой! Устроить, чтобы ты стал из собственной же своей души управляем . И с этой целью всегда пытаются навязать в компанию того иль иного идола. Такого сделали в мое время из слов «Бога нет». Теперь, похоже, пытаются изготовить идола уже из бытия Бога. – Бог… – произнес Иван, помолчав. – О Нем горазды судить, но на деле-то ведь о Нем – никто ничего не знает. И в этом смысле новое время не отличается от прошедшего. И мы вот с тобой не знаем. Ты чувствуешь себе одно, я другое. И кто придет и покажет , кто из нас прав? Да и не нашего с тобой ума это дело. Ведь мы же кто? Парсунщик да скоморох (ну ладно-ладно – гусляр ), если говорить любимым тобой прадедовским языком… Впрочем, не в этом дело! Я все примериваюсь, как бы это тебе получше передать, чтобы ты почувствовал: я тебя понимаю .

– Да, я понимаю, – продолжал говорить старик, сделав большой глоток, – каково оно было б мне, если бы вот я, скажем, поставил холст и начал бы писать храм. А после месяца работы пришел в студию и увидел, что некий умник намалевал посреди этого холста вертолет. В том месте, где я намечал алтарь. И что бы я тогда сделал? Наверное, искромсал бы холст! Потерял бы желание работать аж на неделю. А после… После я поставил бы на мольберт новый холст и принялся бы писать что-нибудь иное. Вот так: тяжело – а все-таки поправимо… Теперь