Лейтенант и его судья - [21]

Это была статная, высокая женщина с довольно широкими плечами. В ее темно-русых волосах проблескивало уже несколько седых волос, а чуть заметные морщинки вокруг ее глаз придавали им выражение досады или недоверия, но в то же время в них словно бы притаилась улыбка. В юности Роза была просто красавица и теперь, в свои тридцать семь, оставалась привлекательной женщиной с хорошей фигурой. Она не отличалась особым умом, но и не была глупа и к тому же обладала отменным чувством юмора, по крайней мере если это не относилось к ней самой. Она была довольно чувствительна к критике и меняла друзей приблизительно так же часто, как свои модные шляпки. Кухарка работала у нее уже несколько лет, но горничные более двух-трех месяцев не задерживались. Венские конторы по найму предпочитали не иметь с ней дел, с тех пор как одна девушка выбросилась из окна ее кухни. Хотя Роза и кухарка клятвенно уверяли, что девушка стала жертвой несчастной любви, да и полиция подтвердила это, молва твердо уверяла: Роза фон Зиберт довела свою горничную до самоубийства.

Кунце знал, что это неправда, но ему также хорошо был известен довольно крутой нрав Розы. Он принимал ее такой, какой она была: способной на безрассудный поступок, страстной, живой, энергичной и надежной особой, с сочной, часто с крепким словцом, речью крестьянки.

Они еще ужинали, когда зазвонил телефон. Доктор Вайнберг сообщил Кунце о самоубийстве Анны Габриель. Она уже несколько часов была мертва, когда ее нашла прислуга лежащей на кровати с пустой бутылкой в одной руке и с пистолетом — в другой.

— Мне бы хотелось верить, что Чарльз Френсис убил и Анну, так же как и Мадера, — сказал Вайнберг. — Но это не так. Бедную Анну убили мы. Мы решили, что должны найти приемлемого для армии подозреваемого, и нам было безразлично, сколько невиновных при этом пострадает.

Горькие признания комиссаром собственной вины не были для Кунце чем-то неожиданным. Он знал, что Вайнберг принимает все близко к сердцу и отличается человеколюбием, что было довольно редким качеством для служащих в полиции.

— Видно было, что вы не считаете Габриеля виновным, — сказал Кунце. — Я тоже так думаю. Мы должны его отпустить.

— Согласен, но только через пару дней, — возразил Вайнберг. — Нужно, чтобы он немного отошел после известия о смерти своей жены. Я скажу ему об этом сам. Очень осторожно. Если вообще можно осторожно сообщить человеку о том, что его жена пустила себе пулю в сердце. Хоть и была развратницей, но ясно, что она любила его. Да и он, похоже, любил жену, несмотря на ее распутство. Так не бывает в жизни: все только черного или только белого цвета, как пытается нам внушить генерал Венцель.

Они попрощались, и Вайнберг повесил трубку. Кунце извинился перед Розой и прошел в свой кабинет. С самого начала, когда ему передал и дело, его мучило одно подозрение. Он не высказывал его вслух, так как точно знал, что генерал Венцель встретит это в штыки. Самоубийство Анны меняло все дело. Кунце разделял чувство вины Вайнберга и твердо решил не допустить дальнейших жертв ради сохранения престижа армии.

План для такого массового отравления мог придумать только человек, обладающий проницательностью и тонким умом. Достать цианистый калий, профессионально составить циркуляр, размножить его на гектографе, найти подходящую упаковку для пилюль, такую, чтобы конверт проходил в щель почтового ящика, предусмотреть, чтобы вес не превышал веса письма с обычной оплатой и не вызывал лишнего любопытства почтовых служащих, — это была длинная цепочка действий, хорошо спланированных и исполненных.

Ключ к разгадке — несомненно, мотив действий этого человека. Если его целью было нанести удар по Генеральному штабу, то почему выбор пал на только что назначенных, а не на опытных и зачастую незаменимых офицеров? Как ни крути, очевиден только один мотив — личная выгода.

Кунце плохо спал в эту ночь, проснулся гораздо раньше, чем обычно, и долгих два часа лежал, поглядывая на часы, пока наконец не пришло время выйти из дома. Он направился прямиком в бюро доктора Вайнберга в Президиуме и уже через несколько минут стоял перед ним.

— Мне нужен лучший графолог из всех, что у вас есть, — сказал он комиссару. — У меня есть определенные подозрения, но я должен быть уверен, прежде чем я предприму дальнейшие шаги; я считаю отвратительным, когда страдают невиновные люди.

— Вы подозреваете кого-то конкретно?

— Откровенно говоря, нет. Скорее, кого-то из группы лиц.

— Кого-то из военных. — Это был не вопрос, а скорее утверждение, при этом капитан молча кивнул. — Я был уверен, что вы рано или поздно придете к этому выводу, — продолжал Вайнберг.

— Это единственный логический вывод. Мы исследовали все возможные мотивы, кроме одного: кому выгодна смерть восьми офицеров одного и того же года выпуска? Ответ: только лучшим по оценкам в аттестате из тех, кто не подлежал переводу в Генеральный штаб. Всего выпуск должен был насчитывать девяносто четыре офицера. Двое умерли, Габриель вышел в отставку. Остались, стало быть, девяносто один человек. По окончании училища все эти свежеиспеченные обер-лейтенанты были направлены в различные гарнизоны монархии для прохождения службы в войсках. По истечении четырех лет пятнадцать лучших из них были произведены в капитаны и переведены в Генеральный штаб, в то время как остальные должны были ждать следующего чина согласно сроку службы. Если не будет войны, им предстоит рутинная служба с перспективой в лучшем случае выхода на пенсию в чине полковника. И уж, конечно, никто из них не станет генералом. — Кунце на секунду приостановился и перевел дыхание. — Теперь же из-за смерти Мадера тому, кто стоит в списке под номером 16, гарантировано повышение в звании и перевод в Генеральный штаб. Если бы умер еще один из восьми, то же самое повышение и перевод предстоял бы номеру 17, еще с одной смертью — номеру 18, и так далее.