Лейтенант Бертрам - [79]

— Глянь-ка, Зоммерванд как накачался! — говорили рабочие, чокаясь друг с другом.

Хайн вывалился из пивной и пошел в город. Притворялся он пьяным или в самом деле хватил лишку? Его так и подмывало запеть. Тенором. У него был неплохой голос.

Как зовут того поляка, чье пение он недавно слышал в кино? Хайн никак не мог вспомнить имя. Так или иначе, но в фильме он носил форму и, хотя много пел, голова у него была совсем другим занята. Да, верно, Кипура его звали. Ему еще, конечно, снесут голову с плеч, этому господину Ковальскому, но петь он может, петь — может, пока может!

Хайн Зоммерванд сам перед собой разыгрывал пьяного. Мысли его разбрелись и утратили всякую серьезность.

Из темноты переулка вышел полицейский. Он остановился перед Хайном. Под форменной фуражкой — широкое лицо с обвислыми щеками. Задница с ушами! — в ярости подумал Хайн, очень обдуманно пошатнувшись.

— Итак, господин Кипура, — сказал он, — спойте-ка нам разок! Давайте! — И он сам затянул: — А плавать по морю всегда прекрасно…

На жирной физиономии полицейского появилась ухмылка.

— Проваливайте-ка побыстрей, дружище, да без шума! — добродушно заорал он и, прежде чем уйти, посветил Хайну в лицо своим фонариком.

Хайн прислушивался к шагам уходившего полицейского. Когда на секунду шаги замерли, Хайн сразу опять начал шататься.

Видимо, полицейский остановился и оглянулся на него. Потом опять раздались шаги и наконец стихли совсем.

По этой улице я гулял с Марианной, вспомнил Хайн, полгода назад. Осенний ветер доносил тогда из гавани запах смолы и рыбы. Марианна была в таком странном настроении, вспомнил он и подумал: как же далеко разошлись наши дороги. Нам почти уже невозможно понять друг друга. А ведь она была хорошим человеком, открытым, добросердечным, по-своему умным и храбрым. Что с ней сталось? Она не знает, куда себя девать. И помочь ей ничем нельзя. Но и тогда, несмотря на сочувствие к Марианне, он не имел права забывать о своих делах и заботах.

Потом они вместе с Марианной шли по маленькой, узкой дорожке между огородами. Его и сейчас туда потянуло. Он обязан предупредить Георга. Ни в коем случае Георг не должен попасть к ним в лапы.

Тут Хайн вновь осознал, что ему грозит опасность. Он крался по улицам, как зверь. В Крестовом переулке еще горел свет. На Рыночной площади стояли два таксомотора. Окна полицейского участка были ярко освещены. Тонкий серп луны висел в небе. Хайн прошел через городской парк, потом вышел на широкую улицу, тянувшуюся среди вилл, и свернул на дорожку, ведущую к огородам. Теплый воздух был напоен ароматами цветов и трав, к которым примешивался запах дышащей земли. Лаяли собаки.

Хайн Зоммерванд открыл незапертую калитку, зажав рукой язычок проржавевшего колокольчика, чтобы он не зазвонил. Но, сделав два шага по узкой садовой дорожке, споткнулся о пустую лейку. Она громко звякнула. Сквозь щель в ставнях пробился луч света. А когда Хайн постучал в дверь, она сразу же открылась изнутри. Перед ним стоял старик Кунце в рубашке чуть не до колен. Ноги у него были тощие, поросшие черными волосами.

— А я уж думал — ищейки нагрянули! — сказал старик. Тяжело, со свистом дыша, он втащил Хайна в дом. Он продрог и имел довольно жалкий вид, когда снова залез в свою скрипучую кровать. Он зашелся громким кашлем, потом, едва дыша, проговорил: — Возьми скатерть и завесь окно. Ставни не плотно закрываются. Кто-нибудь видел, как ты сюда вошел? Я и вправду подумал, что это ищейки.

Лицо у него было узкое, со впалыми щеками, лицо чахоточного в последней стадии. Он опять закашлялся. Рядом с кроватью стояла коричневая бутылка. Он взял ее, сплюнул туда, закрыл бутылку пробкой и поставил на место.

Хайна затошнило.

— Ты с чем пришел? — спросил Кунце. — Уж наверняка ничего хорошего, да? Так подойди поближе, я не могу громко говорить.

Чуть помедлив, Хайн подошел к изножью кровати. Он не отваживался глядеть на коричневую бутылку. При одной только мысли о ней к горлу подступала тошнота.

— Они взяли Ковальского! — выдавил из себя Хайн.

Худые, бледные руки старика с темными вздувшимися жилами вздрогнули.

— Хорошенькая новость, — сердито произнес он очень высоким голосом. Когда он опять начал кашлять, Хайн отвернулся. Ему померещилось, будто в саду что-то шевелится.

Кунце опять поставил на стул свою бутылку.

— Ты проверил, не было за тобой хвоста? — спросил он.

— Ясное дело, проверил! — соврал Хайн, с нечистой совестью прислушиваясь к звукам в саду. Ему показалось, что он явственно слышит шаги. Но что они там возятся?

— Однако, ты припозднился, — проворчал старик. — Раньше не мог прийти?

Теперь кто-то шнырял вокруг дома. Хайн ответил:

— Я задержался с ребятами.

— Ну ты и хорош! — насмешливо сказал старик и добавил: — От тебя разит, как из винной бочки. А в скат ты не играл, а? Я знаю кучу людей, которые провалились, играя в скат, — как подобает немецким мужчинам!

Кунце рассмеялся. За окном шелестели деревья. А ведь ветра не было, подумал Хайн и заверил:

— Ковальский не выдаст, на него можно положиться.

— Да? А почем ты это знаешь? — фыркнул старик. — Скажи мне, почем ты знаешь? Это раньше все помалкивали! А теперь! Разве я уверен, что буду помалкивать? Там и не такие, как мы, начинали говорить, мой мальчик. Ты бы очень удивился, если б узнал, каким людям там развязывали языки!