Лейтенант Бертрам - [42]

Марианна забеспокоилась. Какое ей до всего этого дело? Что ей майорша Шрайфогель? Зачем ей какие-то стихи? У нее так много всего на сердце. И она уже собралась заговорить.

Но Эрика, чей голос звучал так печально и тоскливо, схватила ее за плечо.

— Ты хоть послушай! — попросила она, вытаскивая из сумочки серый твердый листок. Чуть помедлив, она начала читать:

Как дерево по реке, плывешь ты

В моей крови; теченье рвется, злится;

Ты споришь с ним, пытаясь уцепиться

За корни и прибрежные кусты.

Но кровь крадет тебя у пустоты;

И в прошлое уже не возвратиться.

Отныне вместе мы должны стремиться

Туда, где исполняются мечты.

Я все преграды одолею с бою,

Чтоб ты смогла приблизиться ко мне,

И мы вплывем в пространство голубое,

Где плещет море, как в блаженном сне,

Где солнце, согревая нас с тобою,

Всегда сияет в ясной вышине[5].

— Но это же прекрасно! — воскликнула Марианна.

— Ты находишь? — спросила Эрика, нахмурив брови. — Тебе нравится? А на меня, как говорится, ни малейшего впечатления не производит. На меня вообще уже ничто не производит впечатления. Если ты сама пуста, то ты и воспринять ничего не можешь, это старая история.

— Он тебя любит?

— Кто?

— Ну, этот, стихотворец? — Это прозвучало не так язвительно, как хотелось бы Марианне. Голос ее слегка дрожал.

— Я не давала ему никакой надежды! — защищалась Эрика. — Признаюсь, я слегка пофлиртовала с ним. Но это же еще не повод присылать мне стихи, правда?

Сердце Марианны тревожно билось.

— Ну скажи же мне, кто он! — потребовала она.

— Вообще-то он мне даже нравится, — уклонилась от ответа Эрика.

Марианна не решалась поднять глаза на подругу.

— Ну, так кто же он? — вновь потребовала она уже не без резкости. — Ты обычно не такая скрытная!

Улыбка осветила лицо Эрики.

— Ах, не так уж это важно, — проговорила она, складывая листок. Теперь она стояла на коленях на кровати рядом с Марианной. — Значит, ты считаешь, эти стихи недурны?

— Дай мне хоть на почерк взглянуть.

Марианна вдруг ощутила твердую уверенность в том, что эти стихи прислал Эрике Бертрам.

Эрика покачала головой и произнесла задумчиво:

— А может быть, я и люблю его. Как знать? Он очень молод.

Что за перемена вдруг произошла с ней! На ее узком нервном лице вдруг появилось выражение удивительного покоя. Она сейчас была прекрасна, и это только подстегнуло ревность Марианны. Она прогнала Бертрама, да, разумеется, но ведь не за тем, чтобы он посвящал стихи ее подруге.

— Нет, ты должна мне сказать, — почти уже молила Марианна, — давно он тебе присылает стихи? — Она все не могла отделаться от своей навязчивой идеи. Может быть, все это тянется уже давно, а она ничего не знает?

— Это не первые стихи. Но прошу, ни о чем больше не спрашивай! — Эрика и в самом деле была теперь совсем другая.

Марианна и не хотела больше спрашивать. Она сказала:

— Ты потеряла голову, Эрика!

— Оставь меня! — взмолилась та. — Все равно это долго не протянется.

И она ушла, унося с собой сонет и тайну, а Марианна осталась, еще более одинокая, чем прежде.

Только теперь Марианна ощутила, как же ей хочется хоть с кем-нибудь поговорить о будущем ребенке. Она рассердилась на себя за свою внезапную ревность. Ведь она не знала, Бертрам ли писал эти стихи. Но не могла отделаться от подозрения. Письмо Йосту осталось недописанным.

Она отправилась в город и накупила кучу ненужных мелочей. Возле книжного магазина на углу Рыночной площади она наконец остановилась. Она смотрела на витрину, не понимая, что видит перед собой.

И вдруг в витрине началось какое-то движение. Открылась дверца из магазина, и молодой человек с длинными волосами поставил в окно среди книг картину. Над мертвыми буквами книг, соответствующих духу времени, теперь высились сосны с лиловыми тенями, золотился песок, а вдали над синим морем мягко взмахивала крыльями чайка.

Какая прелесть, подумала Марианна. Картина восхитила ее. Такие пейзажи она сама когда-то писала. Интересно, обрадуется ли Йост, подумала она и вошла в магазин с твердым намерением купить картину и подарить Йосту в знак покаяния.

Книготорговец чуть ли не рассердился на столь скорый успех своего экспоната. Но все-таки снял пейзаж с витрины, чтобы еще раз показать его Марианне. Он даже открыл дверь магазина — пусть будет посветлее. Наконец он смущенно признался, что сам написал картину. Безыскусная похвала Марианны порадовала его, а она, преисполнившись важности, сообщила:

— Я раньше тоже писала пейзажи.

Несомненно, восторженный взгляд молодого человека пробудил в ней уверенность в себе, которой она давно уже не ощущала. А что, если ей опять попробовать взяться за кисть? Что же это такое, думала Марианна, прошлое опять оживает во мне?

— А может быть, — робко начал молодой человек, — у вас есть что-нибудь, что можно выставить здесь? Духовная жизнь в нашем городке так скудна, верно? И некоторое оживление, я уверен, многим пришлось бы по душе.

Нет, над этим предложением Марианна могла только посмеяться.

— Но почему, почему вы отказываетесь? — внезапно набравшись храбрости, воскликнул молодой человек. А вдруг ему удастся открыть похороненный талант, пробудить к творчеству дремлющие силы! — Конечно же, — продолжал он с истинно немецкой решительностью, — нельзя вдруг стать художником. Это или есть в человеке, или нет. Но если есть, то уж на всю жизнь.