Лейтенант Бертрам - [188]

У подножья холма все смешалось.

— Давай, давай! — крикнул Хайн двум солдатам из роты Вальтера.

— Винтовки в руки и бегом! Приведите женщину. Скорей, скорей!

Он искоса глянул на Круля.

— Ты все еще здесь?

Лицо Круля покрылось красными пятнами. Хайн видел, как тот цапнул кобуру револьвера.

Он сделал вид, будто не заметил этого, продолжая стоять как ни в чем не бывало спиной к Крулю и глядя вслед солдатам, которые спускались по холму не быстрым шагом, как он велел, а потихоньку.

— Хильда виновата, Круль, — сказал Хайн. — Я тебя не обманываю. Она мне сама в этом призналась. В течение нескольких лет она работала на гестапо. Да, она несчастна, но она виновата. Забудь о ней. Вырви ее из своего сердца, Круль!

Он говорил спокойно, хотя и с большим напряжением. Круль вытащил револьвер. Он посмотрел на худую горбатую спину Хайна Зоммерванда, на его сутулые плечи, на ярко-рыжие волосы.

— Это правда? — спросил Круль. Он выпустил из рук хлеб и поднял револьвер.

— Да, — не оборачиваясь, произнес Хайн.

Невыносимая, страшная боль пронзила Круля. Его трясло как в лихорадке. Зубы его стучали о ствол револьвера, когда он сунул его в рот и спустил курок.

Грохнувший вверху одиночный выстрел поставил Ирмгард в опасное положение.

Когда она, тяжело дыша и подыскивая слова, преградила путь бегущим, те в растерянности остановились. Подняв покрытые коркой грязи, исхудавшие, искаженные страхом лица, они с удивлением смотрели на женщину. И без слов по ее горевшему лицу было ясно, чего она от них добивалась. Они стояли удивленные, пристыженные.

Неожиданно один из них крикнул:

— Возьмем-ка эту малышку с собой. Положим ее чуть дальше на травку! — Они вдруг вспомнили, что они мужчины и что у них есть оружие. Сгрудившись вокруг Ирмгард, они потащили ее за собой.

— Слушайте, вы! — уговаривала их Ирмгард. — Как вам не стыдно! Что вы бежите? Будьте мужчинами, не трусьте! Назад! Давайте вернемся на фронт. Мы нужны там. Там наше место. Там наши товарищи. Там идет бой. Бой за вашу страну, за нашу свободу! — Она сжала кулаки и глянула мужчинам в глаза.

Но их взгляд не выражал ничего, кроме смертельного страха и готовности пойти на все, на любую крайность, даже на смерть, лишь бы только избавиться от этого страха.

Ирмгард заплакала.

— Что с тобой? — спросил невысокий пожилой мужчина с приплюснутым носом. — Почему ты плачешь?

— Глядя на вас заплачешь, — сквозь слезы крикнула Ирмгард.

— Ну что ж, — произнес тот самый парень, который только что острил на ее счет. — Тогда плачь!

Но они остановились, не побежали дальше, как хотели. У Ирмгард появилась надежда. Но прежде чем она снова заговорила, кто-то крикнул:

— Что мы здесь стоим? Врежьте ей разок, и пошли дальше. Вот-вот прилетят самолеты.

Следом раздался выстрел, которым Круль покончил с собой.

Этот-то выстрел они и услышали и одновременно увидели двух солдат из роты Вальтера, шагавших к ним с винтовками наперевес. Тогда они поняли, что времени терять нельзя.

Не обращая больше внимания на Ирмгард, они побежали дальше. Но через несколько шагов пулемет заставил их остановиться.

С холма Хайн наблюдал в бинокль, как батальон Пухоля занял дорогу и остановил поток бегущих.

«Значит, мне не нужно отдавать приказа Вальтеру, — подумал он. — Это хорошо. Хорошо, что хоть этого я избежал». Впервые за весь день он мог легко и свободно вздохнуть. Складки на его лбу разгладились, а перекошенный рот подобрел.

В долине бегущие остановились. Более рассудительные среди них взяли верх.

— Не будем позориться перед женщиной, — крикнул молодой парень с потемневшим от пота лицом. Они снова рассыпались в цепь.

И в этот момент Ирмгард, не успевшую броситься на землю, срезала пулеметная очередь пикирующего самолета.

XIII

С тех пор как он поддался Хартенеку, Бертрам был не рад своей жизни. Он чувствовал, что тонет в болоте. Глубокое уныние, завладело им. И когда Хартенек на свой лад старался ободрить его, это только усугубляло хандру Бертрама. И действительно, он был не только недоволен и удручен, но еще и постоянно боролся с глубоким отвращением, отвращением к самому себе и ко всем окружающим, боролся с чувством омерзения, порожденным не столько характером взаимоотношений с Хартенеком, сколько тем унизительным способом, которым тот восстановил эти отношения.

Отвращения Бертрам не испытывал только сидя в самолете. Чем сильнее он ощущал тяжесть жизни и грязь окружавшего его мира, тем увлеченней он отдавался новым ощущениям, когда, взмыв в небо, видел, как земля проваливалась под ним. Там он дышал свободней и с легким сердцем глядел на исчезающий мир, где воедино сливались поля, леса, реки и города, где таяли невзгоды и неприятности. Даже скудная земля Испании с ее высохшими коричневыми пашнями и задумчивыми морщинами гор скользила под ним строками гимна.

Велико было могущество Бертрама. Он заставлял землю падать ниц, подбрасывал ее как мячик на своих плечах, заставлял ее танцевать, прыгать и веселиться.

Словно робея, он втягивал голову в плечи, когда она подобно гигантской волне угрожающе набегала на него, ускользал от нее и толкал вниз.

Однажды Бертраму встретился беркут, который, воинственно раскрыв клюв и выпустив когти, вознамерился напасть на своего могучего соперника, но затем, сложив крылья, перевернулся и камнем упал вниз.