Лейтенант Бертрам - [186]

На нем лежала большая ответственность, и у него были обязанности, к которым он относился очень серьезно. Перед ним стояла задача, и он пытался ее выполнить.

Он умел держаться с достоинством.

Но когда Хайн заглянул ему в глаза, то испугался: они выражали обреченность и одиночество. Вальтер прибыл в Испанию с тремя друзьями. Хайни Готвальд погиб на Хараме, Пауль Крюгер — в самом начале, у голубого домика, а третий, Флеминг, раненый лежал в Эскориале. Жена Вальтера скончалась от неудачного аборта в Париже.

Сопя, он подошел к Хайну, пот струился по его заостренному морщинистому лицу.

— Нам солнце вечно сияет! — поздоровался он. — Тебе помочь, Хайн? Я пришлю человека, чтобы тот привел в порядок блиндаж.

— Мне нужен связной и люди, чтобы восстановить связь.

— Будет сделано, — сказал Ремшайд. — Кто теперь командует батальоном?

— Пока я!

Ремшайд кивнул.

— Присядь-ка на секунду, — пригласил его Хайн Зоммерванд. — Или боишься, что фашисты пришлют нам еще один гостинец?

— Вчера я был у Флеминга, — произнес Вальтер. — Передает всем привет. Ты подумай, он уже сидит на кровати и как ни в чем не бывало играет на аккордеоне. «Я еще вижу, — говорит, — я еще жив и, значит, на что-то гожусь». Ты знаешь, мне стало немного не по себе. Говорит: «Чем больше отдаешься делу, тем больше привязываешься к нему. Мне нужно подумать, как приносить пользу, даже если я ослепну. Пока вот играю на гармошке, развлекаю товарищей». Вообще его все любят. И врачи, и сестры. Но потом я испугался. Они вывезли его в каталке на террасу и оставили нас наедине. А он вдруг говорит: «Ты случайно не жалеешь меня? Это ни к чему, ты это брось. Один из ребят мне рассказывал, будто в Советском Союзе разработали новый метод лечения. Мне еще помогут. Ведь зрение-то не потеряно. Ты не смейся: они там все могут. Попрошу, чтобы меня отправили в Советский Союз!» Он так говорил. И тут я понял: неправда, что он легко это переносит. И мне стало страшно. Со зрением это точно?

Хайн Зоммерванд задумался, а потом ответил:

— Советская наука ушла далеко вперед. Если Флемингу здесь не помогут, там его могут спасти.

— Вот здорово, а я не верил и не решился ему это сказать. Знаешь, на него плохо подействовало, что я вообще ничего не сказал. Он вдруг как заорет на меня: «Ты что же, не веришь? Значит, ты не веришь в Советский Союз?!» Я еле-еле его успокоил. А он все повторял: «Значит, липовый ты коммунист».

— Пока глаза видят, есть надежда, Вальтер. — Хайн произнес это извиняющимся тоном. — Значит, попробуем переправить его туда. Ему там помогут и работу тоже найдут. Какую-то пользу он приносить будет.

— Ну вот и хорошо, — сказал Вальтер. Он оживился при мысли, что в Советском Союзе Флемингу помогут. — Кстати, — добавил он, — говорят, что люди, у которых изуродовано лицо, становятся очень подозрительными и что у них портится характер…

— Может быть, если это слабые люди, — ответил Хайн.

— Ну, ладно, не буду ждать, пока прекратят обстрел. Нужно идти в роту, — сказал Вальтер и пояснил: — Рядом с Флемингом лежит какой-то парень с простреленным лицом. Так вот, я не знаю, что хуже.

— У нас фашисты наступать не будут, — сказал Хайн.

Вальтер помедлил секунду и неожиданно спросил:

— У меня теперь в двух пулеметных расчетах одни испанцы. А что делать, людей не хватает. Верно?

— Ну что ж, очень хорошо, — похвалил его Хайн.

Солнце палило немилосердно. Две широкие дороги белым крестом легли на высохшую желтую равнину, по которой кружили песчаные вихри. Деревня Вильянуэва-де-ла-Канада, расположенная на пересеченье поперечин этого креста, выгорела дотла. Дым тонкой струйкой поднимался из развалин. По высохшей земле в одиночку и группами торопливо шагали отступавшие солдаты. Они казались ползущими муравьями. Их было много, сотни. Широким потоком они беспорядочно хлынули на север, бежали по равнине, ища глазами горы, чтобы укрыться. Леса на вершинах гор окутались дымом и огнем. С голубого неба пикировали истребители противника, они веером проносились над головами, по-комариному танцуя в воздухе, и, пока бомбардировщики с оглушительным грохотом сбрасывали свой смертоносный груз на редкие окопы пехотинцев, истребители клевали бегущих, свинцом поливая землю из пулеметов.

Хайн видел, как бегут войска, и думал:

— Нам нельзя проиграть эту битву за мир. Этого не может, не должно случиться! Только бы удалось их остановить. А ведь как их нужно остановить!

— Давай отправляйся в роту! — крикнул он Вальтеру Ремшайду, но тут же задержал его:

— Погоди, мне надо тебе кое-что сказать. Слева от тебя окопался батальон анархистов, так? Если и они будут драпать, а у меня не будет связи с бригадой, то придется самим выходить из положения. Тогда ты оставишь позицию и загнешь фланг. И чтоб с места не двинулся, пока не получишь от меня точного приказа, понял?

Он все еще надеялся, что паника прекратится и что ему не нужно будет прибегать к крайней мере — приказывать Вальтеру стрелять по своим.

Вспомнив о Георге, Хайн с горечью подумал: «Ему хорошо, лежит себе в лазарете. А я здесь расхлебывай, вечно я должен расхлебывать. Все я да я».

На душе у него было сумрачно. Когда Вальтер ушел и Хайн остался один, он почувствовал неуверенность, даже страх. Он подгонял обоих испанцев, чтобы те быстрее восстанавливали блиндаж. Каждую секунду противник мог возобновить огонь, и Хайну хотелось, по крайней мере, как можно лучше укрыться. Он следил за их работой. Они начали откапывать серый ящичек телефона, и тут ему почудилось, что он слышит голос Ирмгард.