Лейтенант Бертрам - [165]

И тогда Хайн Зоммерванд направился в перевязочную к Керстену. После долгой беседы с ним ему не оставалось ничего другого, как ехать в Мадрид и доложить о Хильде Ковальской.

X

Не получилось, как задумал Хартенек. Его отношения с Бертрамом восстановились только внешне. Но даже в те редкие часы, когда и ему и Бертраму казалось, будто пламя их дружбы пылает пуще прежнего, у обоих было такое чувство, будто они сошлись на узеньком мостике, и оба отлично понимали, что под ногами у них пропасть. Согласия прежних дней насильно вернуть им не удавалось. В совместных беседах Хартенеку недоставало восхищенного поддакивания молодого летчика, которое обычно подогревало и разжигало его. Когда он теперь говорил с Бертрамом, то чувствовал, что мысли его и его речь не горят ярким, ровным огнем, а тускло тлеют как зола: слишком романтичными они были по сравнению с действительностью, которая их окружала. И, глядя на безучастно сидевшего Бертрама, молча опустошавшего стакан за стаканом, пока у него не слипались глаза, Хартенек невольно спрашивал себя, не кроется ли причина этой напряженности и непонимания в том, что его теории не подходили к этой войне.

Где была быстрая победа? Где сокрушительный удар? Если все шло гладко, как задумали и запланировали, то работа в этой стране давно должна была кончиться, и если этого не произошло, то виноваты не отдельные ошибки, вроде медлительности покойного Мола при переходе через горы Сьерра-де-Гвадарама, неудачи итальянцев под Гвадалахарой или зависти, соперничества и борьбы между истеричным Кейпо и суховатым Франко. Хартенек был уверен: противник совершал такие же, если не большие, ошибки, он не имел армии профессиональных солдат, не располагал вышколенными офицерами. У него не было и половины снаряжения, и все-таки он держался. Поэтому Хартенеку казалось, что вопрос, почему дело не движется, был вопросом принципиальным. Ответ на него мог внести ясность, прав он со своими теориями или нет.

Бертрам прервал эти размышления. Его пребывание в Испании подошло к концу. Через две недели его должны были сменить.

— Боже мой! — воскликнул Хартенек и, внезапно расстроившись, посмотрел на него. — Почему ты вспомнил об этом только теперь? Мне даже в голову это не пришло. У меня не было времени заглянуть в личные дела.

Бертрам попросил разрешения остаться. Хартенек поднял свою круглую птичью голову и радостно выпрямился.

— Это правда? Очень хорошо, что ты не покидаешь меня! — воскликнул он.

Бертрам ничего не ответил. Принимая такое решение, он, конечно, думал и о Хартенеке, но эта мысль не играла решающей роли. В действительности он был рад, что время службы в Испании истекло. И если несмотря на это, он все-таки решил остаться, то делал это из чисто практических соображений. Во-первых, он полагал, что этим произведет хорошее впечатление на начальство. Во-вторых, сказал он себе, получая большое жалованье, удастся поднакопить деньжат, чтобы продержаться в Германии, по крайней мере, до повышения. Наконец, существовала и еще одна причина, заставившая его пойти на это: было страшно возвращаться в городок, страшила жизнь в маленьком гарнизоне, страшил Йост, страшили могилы на кладбище.

К тому же он переговорил с Завильским, срок которого тоже истекал. И Завильский хотел присоединиться к нему.

— Как только вернусь домой, — рассуждал он, — на меня сразу наденут семейные кандалы. С Трудой шутки плохи. А так я бы мог пару месяцев еще погулять. — Но потом он все-таки передумал. — Не знаю, что со мной, но эта канитель мне надоела. Не понимаю отчего, но мне все осточертело. Ты не представляешь, как мне все осточертело. — Женившись на богатой невесте, ему, в отличие от Бертрама, не нужно будет думать о деньгах.

— В самом деле, это очень мило с твоей стороны! — еще раз воскликнул Хартенек. И, видя его искреннюю радость, Бертрам, не объяснивший Хартенеку истинные причины того, почему он решил остаться, почувствовал себя неловко. Его тронул наивный эгоизм Хартенека, не скрывавшего своей радости. Поэтому он подсел к нему и позволил вовлечь себя в беседу о проблеме, которая в настоящий момент так сильно занимала Хартенека: почему дело не двигалось, почему эта война до сих пор не кончилась, как должно было случиться по законам теории.

— Климат виноват, сказал бы Завильский, — рассмеялся Бертрам.

— Да оставь ты этого клоуна в покое! — отмахнулся Хартенек, разозлившись на Бертрама за то, что тот, вероятно, не принимал его всерьез.

— Я не шучу, — защищался Бертрам. — Честное слово. Разве тебе до сих пор не бросилось в глаза, что между затратами и результатом здесь, на юге, существует странная диспропорция. Предпринимаются отчаянные усилия, а получают в лучшем случае половину того, что хотели получить.

«Диспропорция между затратами и результатом», — отметил для себя Хартенек.

— Тут ты прав. Но это все-таки не объясняет ситуации. Ведь были же случаи, когда мы одерживали быстрые и легкие победы, например, под Малагой.

— Это не факт, — смеясь, воскликнул Бертрам. — Это не считается. По ту сторону фронта у нас были свои люди. Благодаря предательству победа сама шла к нам в руки.