Лейла, снег и Людмила - [39]

Но, как ни труден был путь, ведущий к соседу, Наталья не переставала преследовать его. Она решила сопровождать Максима Николаевича во время вечерних прогулок, когда он выгуливал собаку, пожертвовав при этом своим дополнительным источником дохода – сбором пустых бутылок из-под пива. Ради счастливого совместного будущего она вполне могла отказаться от куска хлеба, съедаемого в одиночестве.

И Наталья подготовилась к совместным прогулкам, стараясь действовать с максимальной хитростью, хотя ее намерения были ясны всем. Она пыталась разыграть, будто ее выход из дома в одно время с соседом был случайным. Наталья становилась у входа в квартиру, одним глазом смотря в зеркало и поправляя прическу, а другим – наблюдая за дверью Максима Николаевича. Едва дверь открывалась, она восклицала – фразой, заготовленной заранее и много раз отрепетированной:

– Ах, Максим Николаевич! Вы гулять? Какое совпадение, я ведь тоже собираюсь на прогулку. Надоело сидеть дома, и я решила, что немного свежего воздуха не повредит. В любом случае я согласна пройтись с вами. Лучше бродить вместе, чем в одиночку.

В ответ он молча натянуто улыбался. Всю дорогу он только кивал головой в знак того, что слушает ее, но в действительности мысли его были далеко. Максим Николаевич смотрел за собакой и абсолютно не слышал Наталью.

Она не знала, как найти такую тему для разговора, чтобы вызвать интерес соседа, и в итоге решила поговорить с ним о важном. На ее взгляд, важность представляли только три вопроса: закат коммунизма, открытие существования Бога и потеря сбережений в результате падения рубля. На сберегательной книжке Натальи лежали полторы тысячи рублей, которые она накопила за двенадцать с половиной лет, откладывая из зарплаты по десять рублей ежемесячно. Она подсчитала, что десять рублей равнялись двум с половиной рабочим дням ежемесячно. Потеряв богатство, накопленное за целую жизнь, она – из жалости к себе – решила не подсчитывать, сколько дней ей пришлось бесплатно отпахать за все те годы с восьми утра до пяти вечера. Это был единственный грех, который Наталья не могла простить демократам и многообещающим экономическим переменам.

Она говорила обо всем сразу с таким же волнением и энтузиазмом, с каким обсуждала эти вопросы с подругами по работе и старушками из дома, которых она встречала ежедневно, возвращаясь с работы. Старушки-соседки жили обрывками воспоминаний о безвозвратно ушедшем времени и настороженно ловили каждое слово, сказанное кем-то из прохожих относительно эпохи, начинавшей угасать.

Наталья вдруг обнаружила, что Максим Николаевич не слушает ее, и в какой-то момент ее охватило горькое ощущение, что он даже не замечает ее присутствия. Сразу вспомнилось одно давнее событие, оставившее в душе Натальи тяжкую боль.

Как-то раз она повстречалась на улице с мужчиной, с которым ее однажды на побережье Черного моря связало мимолетное любовное приключение. Наталья мгновенно узнала его и радостно поздоровалась. Он же некоторое время стоял перед ней растерянный, затем воскликнул, рискуя опозориться из-за своей забывчивости:

– А-а, Света… рад тебя видеть!

Она ответила, смеясь:

– Какая еще Света? Только не говори, будто забыл меня.

– Да нет, конечно. Извини, я просто оговорился. Как можно забыть! – сказал он, глядя ей в лицо и припоминая. – Как я могу забыть мою дорогую Марину!

Услышав это имя, Наташа снова рассмеялась. Не веселым и радостным смехом, а таким, за которым человек часто пытается спрятать собственное бессилие и разочарование не только от окружающих, но и – в первую очередь – от себя самого. Смехом, который превращает горькое поражение в обычную шутку, которую легче пережить.

Когда улегся обоюдный взрыв смеха, Наталья сказала все еще прерывающимся голосом:

– Эх, вы, мужики… Короткая у вас память.

– Послушай, ты должна меня понять… Ведь сколько лет прошло, и сколько имен пронеслось за эти годы… Но это не значит, что я забыл тебя. Я до сих пор помню нашу встречу: ты стояла на Кировском проспекте, шел дождь, и ты, в зеленом платье, мокрая и без зонтика, ловила такси. Я остановился, ты подсела, и мы познакомились.

Он рассказывал эти подробности с такой уверенностью, что смех был уже бессилен спасти Наталью от разочарования. Она поняла, что он забыл не только ее имя. В его памяти не осталось и следа об их знакомстве. Возможно ли? Он забыл три недели безумной любви, которые они провели, не расставаясь, целыми днями валяясь на песчаном пляже, а ночами предаваясь страсти до самого утра.

Но он, похоже, действительно забыл. Слушая, как он рассказывает об их первой встрече, Наталья думала, что тем самым он не только вычеркивал три недели из ее жизни. Стирался долгий период, когда она жила этим воспоминанием и мечтала о новой встрече. Ей казалось, что из ее жизни выпал целый кусок, неизвестно какой длины. Выпал не из прошлого, а из настоящего.

Но она не обиделась и не рассердилась на него. У нее появилось горькое ощущение, что проблема кроется в ней самой, не в нем. Наталья не принадлежала к тем людям, которых трудно забыть. Она подумала, что соберись сейчас перед ней все, кого она когда-либо любила и с кем проводила время на берегах Черного моря, то ни один из них не припомнил бы ни лица ее, ни имени. Не оттого, что у них короткая память, а потому, что ее имя быстро забывается среди других безличных имен, и лицо ее стирается среди множества безымянных лиц. Она никто. А может быть, даже и ничто.