Левый берег Стикса - [41]

Я, как ты говоришь, трус. Не будем трогать мои убеждения, это мое личное дело, и я никогда и ни с кем, кроме жены, их не обсуждаю. Я коммунист, номенклатурный работник. Так?

— Так, — сказал Тоцкий.

— Теперь скажи, ты помнишь, чтобы я кого-то травил по идеологическим соображениям? Я кого-то заставлял работать в комсомоле, в стройотрядах? Я устраивал вам тягомотные политучебы? Я лгал? Ты просто не понимаешь, что, поднявшись на определенный уровень, я уже не обязан постоянно доказывать свою лояльность строю, имею право на свое мнение среди вышестоящих и могу навязывать его нижестоящим.

Они приходят работать в комсомол — я заставляю их работать так, как положено, и не даю делать пакости — в моем понимании. Ты уж извини, что я об этом напоминаю, но, пока я работал в Универе, тебя никто выгнать не мог. Ты комсомолец, значит, ты в моей епархии. И я решаю, что с тобой делать. Коммунисты у власти, хочешь ты того или нет. И, чем больше в партии порядочных людей, тем тебе же, дураку, лучше.

Тоцкий молчал.

— Так, значит… — сказал он чуть погодя. — Знаешь, Костя, может кому-нибудь и понравиться твоя позиция, но это буду не я. Я бы с ними на одном гектаре срать не сел, не то, что работать. Дай тебе Бог, здоровья! Выручал ты нас крепко и много раз. Но время людей меняет. Скурвиться не боишься?

— Не боюсь.

— Смелый ты, Костя, парень…

— Ты ж говорил — трус.

— А это с какой кочки на проблему глянуть. Прагматизм, Краснов, штука опасная, как граната в заднице. Вдруг кто колечко дернет?

— Значит — судьба. Что теперь делать будешь?

— Пока не решил. Похожу, подумаю, дождусь, когда желчь стечет.

Диана, которой был очень неприятен спор между ними, чувствовала себя неуютно. Она принимала позицию мужа, но и позиция Тоцкого ей была понятна. Каждый из них был в чем-то прав, но решения Кости были решениями пожившего на свете человека, а Андрей вел себя, как мальчишка — честный, смелый мальчишка. Его было жаль. И Диана почему-то подумала, что Костя, спокойный уравновешенный Костя Краснов, в чем-то чувствует себя обделенным, и в душе, завидует отчаянному КВНовскому капитану, его «сломанным тормозам», его «упавшей планке». Ведь Диана знала, что ее муж думает почти так же, как Тоцкий — только глубже понимая причины и возможные последствия. И, пожалуй, Андрей был бы приятно поражен, узнав о Костиных взглядах на окружающее. Но у них были разные пути, и разное понимание цели.

Они остались в нормальных отношениях, даже после этого разговора, и Андрей был частым гостем в их доме после рождения Марика. Работать он пошел грузчиком, в гастроном, но пить не начал, круг общения не сменил, стал мускулистее и еще злее. Но ни о чем не жалел. Если Тоцкий, по своей сути, был экстремистом, то остальные Костины приятели, скорее занимали в жизни центристскую позицию.

Шурик Дасаев, жизнерадостный работник советской торговли, поэт весов и прилавка, угловатый, нескладный и длинный, всегда приносил в дом шум и веселую неразбериху. Артур Гельфер, вдумчивый экономист-философ, рыжий, как веснушки, с красивыми зелеными глазами и пухлым женским ртом, который он скрывал под большими усами, распространял вокруг себя запах одеколона, табака и уравновешенности.

Гарка Комов, толстый, рыхлый и важный, как боров-медалист, большой ценитель искусств и изящной словесности, с вечно длинными нечесаными волосами, (этакий престарелый хиппи шестидесятых) приносил с собой ворох парадоксальных суждений и невероятных новостей из потустороннего мира, в существование которого верил безоговорочно.

Самым необычным из всех был аристократ Миша Калинин, всегда безукоризненно одетый, отглаженный старый холостяк и оголтелый бабник. Он с удовольствием брал на себя роль третейского судьи во всех застольных спорах и считал, что его мнение единственное, заслуживающее внимание. При этом он был грамотным юристом — хозяйственником, спас немало народу от тюрьмы и, единственный в городе, разбирался в международном и корпоративном праве, которое освоил по литературе, присланной родственником — юристом из Америки.

Вся эта компания, с женами и без жен, собиралась не реже одного раза в две недели, попивала коньяк из рюмочек величиной с наперсток и философствовала с ленцой. Сначала Диана чувствовала себя лишней — женские разговоры не задавались и быстро затухали, хотя и были приятны в начале. Но потом ей понравилась спокойная атмосфера этих вечеров, которые Костя называл «встречами в английском клубе».

Диана, правда, сделала свои выводы и видела в мужской части компании скорее «мозговой центр», чем «английский клуб»: слишком часто разговоры уходили в профессиональную сторону, причем, несмотря на разницу в образовании, собеседники прекрасно друг друга понимали.

Впрочем, и веселиться они умели — особенно отличались Шурик и Миша. В такие минуты они молодели, «и чушь прекрасную несли», все проблемы отправлялись в «бабушкин сундук» и Диана хваталась за живот, опасаясь, что от смеха малыш родиться преждевременно. А когда к шутникам присоединялся Тоцкий — Диана сбегала, вытирая с глаз слезы смеха.

Когда подошел срок, и Марк благополучно появился на свет, вся компания явилась к окнам роддома, где уже три часа, на морозе, подпрыгивал гордый молодой отец.