Левитан - [95]

Некоторые люди на свободе сидят в своих сырых квартирах и таращатся на снежную метель, стучащую в оконные стекла.

Чтобы мне не было скучно, меня переместили в другую камеру, где я был знаком почти со всеми жителями, она была чуть меньше, чуть темнее, но точно такая же холодная.

А зима проползала мимо.

Там был занимательный корзинщик, который как раз только вернулся из женской тюрьмы, где у него были трехмесячные курсы по плетению корзин из ивняка. Он подтвердил, что женщинам-заключенным действительно надзирательницы режут колбасы и колбаски, иначе бы они наяривали себя целыми ночами — такие они дикие. «Мужики — это ерунда в сравнении с ними», — сказал он. В мастерской наскакивают одна на другую «среди бела дня», щупают друг друга, кусаются, визжат. Ругаются еще хуже мужиков — и быть там надзирательницей совсем нелегко. Они набросили охраннику вечером одеяло на голову, схватили его, и штаны прочь — и потом он уже вообще не понимал, что они с ним творили, конец у него был весь стерт, и яйца затекли, как два мужицких кулака.

— Иногда я не решался идти с ними вечером в актовый зал, — рассказал он простодушно.

Женщин он немного боялся еще по своему опыту в королевской коннице, где служил по призыву до войны. Он был адъютантом одного капитана и должен был ходить с его женой на рынок, а еще мыть посуду, натирать паркет, и вообще он был скорее служанкой, чем солдатом. Однажды она сказала ему, чтобы он вымыл ей ноги. Она уселась — без штанов — широко расставив ноги, а он встал на колени и мыл ей ноги. Ну, бабой она была красивой, и он рукой забирался все выше и выше, пока мыл. И она вела себя так, будто ей нравится, и вдруг неожиданно влепила ему пощечину, и еще одну, и еще. Он, заикаясь, стал оправдываться, что не хотел ничего плохого. «А ведь, может, и правда, не хотел, — сказала она, погладила его и отвела в ванну. — Ну, хорошенько вымойся». Потом взяла его к себе в постель. И это было еще не все. Однажды у нее в гостях была подруга, и она позвала его в комнату. «Ты себе не представляешь, какая у него хорошая фигура, — сказала она подруге, — знаешь, он не такой неуклюжий, как кажется». И велела ему раздеться. Он разделся до трусов, но должен был снять и их. А потом они забавлялись с ним. О таких вещах он тогда даже и не слышал. К тому же она была капризной, как упрямая кобыла, то одно ей не нравилось, то другое, а потом она опять его обнимала и целовала. И смотрела, когда он должен был обработать ее подругу, и щупала в это время обоих, стерва. Он был счастлив, когда должен был из-за каких-то скачек отправиться в другой гарнизон.

— Есть такие, — сказал парикмахер, бритвой перерезавший горло одному, ухлестывавшему за его помощницей, бывшей у него в резерве, — моя жена тоже сильнее всего распаляется, если смотрит. Даже собаки во время случки годятся. У нее подходит — прямо на дороге зажимает бедра. А иначе иногда ей по целым неделям не хочется. О жеребцах на кобылах или о быках на коровах даже говорить не приходится, а как она чуть было не вышла из себя, когда в загребском зоопарке увидела спаривающихся лебедей. А обезьяны! У нее под глазами аж набухает, так ее захватывает похоть.

Дома у них есть большая овчарка. И она ему прямо перед людьми трет босой ногой, да еще эта зараза псина укладывается на спину и начинает тяжело дышать. Бог знает, если они не делают этого, когда остаются одни. Однажды жена мыла кухню, и пес на глазах у мужа наскочил прямо на нее сзади, будто у этого черта уже есть опыт. Конечно, перед мужем она не смела ему отдаться. И падла псина был по-настоящему разочарован, когда должен был отправиться в переднюю.

Итак, эту эпоху я окрестил для себя «Зоопарк».

До ранней весны было еще ничего. Самым тяжелым было возвращение зимы.

Один избил жену во время посещения, у другого стали случаться приступы, похожие на падучую, корзинщик, каждый день ходивший на работу, принес в камеру голубя, но надзиратель узнал об этом и приказал чистильщику найти голубя и убрать. Голубь находился в коробке ЮНРРА с дырочками. В камере поднялся почти бунт. Половина из нас отправились в карцер. Трое по трое на бетоне. Чисто символически — всего день и ночь, и нас оставили в покое.

В карцере я познакомился с сифилитиком Антоном, отбывавшим наказание, поскольку у него в пакете с грязным бельем, который он хотел отправить дочери, нашли записку для нее. Там он написал, что голоден и что получил обморожение. А жаловаться на КаИДэ — это тяжкий проступок. Антон «жил» через несколько камер от моей. Он был очень неприветливым, закрытым в себе человеком, его отношение ко мне было исключением. У него был нос крючком и в глазах странный желтоватый отблеск, как от наручников. Он рассказал мне, как «заслужил» сифилис; сейчас у него было только две язвы, а дело доходило уже до семи. На двадцатом году супружеской жизни он заметил какие-то мозоли на пенисе и стал их мазать какими-то мазями, но они не проходили, он решил сходить к врачу и спросить совета. (Он работал в больнице, на вскрытии.) Определили сифилис. С кем общался? Да от свадьбы только с женой. Двадцать лет. Пусть жена тоже придет на осмотр. Ему пришлось хитростью отправить ее к доктору. Ясно — отличный сифилис. Он ее избил, но она ни в чем не хотела сознаваться. Он развелся. А теперь сифилитиков еще и изолировали, так что вся тюрьма показывает на них пальцами: смотрите, это сифилитики!