Лев Троцкий. Большевик, 1917–1923 - [47]

Д.Г. Фокке вспоминал, что декларация Троцкого произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Она «грянула, как гром из ясного неба. Ничего подобного немцы никогда не ждали. Безмолвно сидело все собрание, выслушав эти странные и столь дико звучащие слова» [400] . Формула «ни мира, ни войны» очень нечетко определяет сущность декларации, оглашенной Троцким. По существу дела, это было заявление об одностороннем мире и демобилизации армии. Несколько придя в себя, Кюльман спросил, намерено ли правительство РСФСР объявить, где в точности проходит его граница и согласно ли оно возобновить торговые и правовые отношения, которые соответствовали бы состоянию мира. Иначе говоря, будучи традиционным дипломатом, он просто не мог представить себе, что означает формула, объявленная теперь уже в качестве официальной, и пытался найти некий международно-правовой выход из создавшегося положения. Троцкий же воспринял слова Кюльмана как подтверждение неготовности возобновлять войну с Советской Россией и еще больше усилил натиск. Не отвечая прямо на вопрос германского делегата, он извратил его смысл, заявив, что тот, мол, и впредь собирается опираться на помощь пушек и штыков. «Я глубоко уверен, что германский народ и народы Австро-Венгрии этого не допустят, и если наши основные положения станут для всех очевидными, то практические затруднения разрешатся тем или иным путем» [401] . На очередное предложение Кюльмана созвать на следующий день пленарное заседание, то есть как-то спасти переговоры, Троцкий ответил, что российская делегация исчерпала свои полномочия и немедленно возвращается в Петроград. В 6 часов 50 минут вечера глава советской делегации прервал переговоры и покинул зал заседаний. Из Бреста делегация выехала в Петроград «под тем впечатлением, что немцы наступать не будут. Ленин был очень доволен достигнутым результатом» [402] , – вспоминал Троцкий.

Иначе описывал происходившее генерал Гофман. Он писал, что после заявления Троцкого в зале заседаний воцарилось молчание. «Смущение было всеобщее». В тот же вечер между австро-венгерскими и германскими дипломатами состоялось совещание с участием Гофмана. Кюльман считал, что предложение генерала Гофмана о разрыве переговоров и объявлении войны «совершенно неприемлемо» и намного разумнее, как и предложил Троцкий, «сохранять состояние войны, не прерывая перемирия»: «Мы можем при удачном стечении обстоятельств… – указал Кюльман, – в течение нескольких месяцев продвинуться до окрестностей Петербурга. Однако я думаю, что это ничего не даст. Ничто не помешает тому, чтобы [новое] революционное правительство, которое, может быть, сменит к тому времени большевиков, переместилось в другой город или даже за Урал. …При столь огромных размерах России мы можем очень долго вести кампанию против нее… но при этом не добьемся своей цели, т. е. не усадим людей за стол переговоров и не заставим их подписать договор. Степень военного давления, которая воздействует на людей, т. е. максимальная степень… уже достигнута. Дальнейшая война не имеет более какой-либо высокой цели, чем простое уничтожение военных сил противника. Мы знаем на примере малых стран, в частности Сербии, что даже после оккупации всей территории государства находящееся в эмиграции правительство… продолжает являться правительством страны. При этом никакая степень военного давления (увеличение этой степени уже невозможно, так как все, что можно было оккупировать, уже оккупировано) не в состоянии заставить людей подписать мир… Война не может быть признана пригодным средством для того, чтобы достичь желаемого нами подписания мирного договора» [403] .

Кюльман и Чернин склонны были отказаться от каких-либо ответных мер, сохранить создавшееся положение, имея в виду, что российская делегация своим заявлением фактически согласилась на сохранение оккупированных областей в руках немцев и австрийцев. «Здесь почти все считают, что для нас не могло произойти ничего более благоприятного, чем решение Троцкого… Территориальный вопрос будет полностью решен по нашему желанию» [404] , – доносил сотрудник МИДа Германии К. Лерснер. Действительно, после речи Кюльмана дипломаты Германии и Австро-Венгрии, Турции и Болгарии единогласно заявили, что принимают предложение Троцкого: «Хотя декларацией мир и не заключен, но все же восстановлено состояние мира между обеими сторонами». Гофман остался в полном одиночестве: «Мне не удалось убедить дипломатов в правильности моего мнения», – пишет он. Формула Троцкого «ни мира, ни войны» была принята конференцией, констатирует Чернин [405] . И австрийская делегация первой поспешила телеграфировать в Вену, что «мир с Россией уже заключен» [406] .

3. Средняя линия Троцкого: ни мира, ни войны

Заседание политической комиссии в Брест-Литовске закончилось 28 января (10 февраля) в 18.50 вечера. Вскоре после этого, еще до формального ответа Четверного союза на заявление советской делегации, то есть не зная, принята ли формула «ни мира, ни войны», Троцкий телеграфировал Ленину: «Переговоры закончились. Сегодня, после окончательного выяснения неприемлемости австро-германских условий, наша делегация заявила, что выходим из империалистической войны, демобилизуем свою армию и отказываемся подписать аннексионистский договор. Согласно сделанному заявлению, издайте немедленно приказ о прекращении состояния войны с Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией и о демобилизации на всех фронтах. Нарком