Лев Троцкий. Большевик, 1917–1923 - [41]

В начале 1918 г. казалось, что расчеты Троцкого правильны. Под влиянием затягивающихся переговоров о мире и из-за ухудшения продовольственной ситуации в Германии и Австро-Венгрии резко возросло забастовочное движение, переросшее в Австро-Венгрии во всеобщую забастовку. По русской модели в ряде районов были образованы Советы. 9 (22) января, после того, как правительство дало обещания подписать мир с Россией и улучшить продовольственную ситуацию, стачечники возобновили работу. Через неделю, 15 (28) января, забастовки парализовали берлинскую оборонную промышленность, быстро охватили другие отрасли производства и распространились по всей стране. Центром стачечного движения был Берлин, где, согласно официальным сообщениям, бастовало около полумиллиона рабочих. Как и в Австро-Венгрии, в Германии были образованы Советы, требовавшие в первую очередь заключения мира и установления республики [350] . В контексте этих событий Троцкий и ставил вопрос о том, «не нужно ли попытаться поставить немецкий рабочий класс и немецкую армию перед испытанием: с одной стороны – рабочая революция, объявляющая войну прекращенной; с другой стороны – гогенцоллернское правительство, приказывающее на эту революцию наступать» [351] .

Ленин считал, что план Троцкого «заманчив», но рискован, так как немцы могут перейти в наступление. Рисковать же, по мнению Ленина, было нельзя, поскольку не было «ничего важнее» русской революции [352] . Здесь Ленин снова расходился и с Троцким, и с левыми коммунистами, и с левыми эсерами, которые считали, что только победа революции в Германии гарантирует удержание власти Советами в отсталой сельскохозяйственной России. Ленин же верил в успех только тех дел, во главе которых стоял сам, и поэтому революция в России была для него куда важнее шанса на победу революции в Германии. Риск в формуле Троцкого состоял не в том, что немцы начнут наступать, а в том, что при формальном подписании мира с Германией Ленин оставался у власти, в то время как без формального соглашения немцев Ленин мог эту власть потерять. Судьба мировой революции волновала Ленина постольку, поскольку у власти в России оставался он.

К этому времени уже было разогнано Учредительное собрание, что рассматривалось немцами как «очевидная готовность» большевиков «к прекращению войны какой угодно ценой» (Германия опасалась, что советское правительство пойдет на соглашение с большинством Собрания и по воле этого большинства прервет мирные переговоры). Тон Кюльмана в Бресте после разгона Собрания «сразу же стал наглее» [353] . Тем не менее на партийном совещании 21 января, посвященном проблеме мира с Германией, Ленин потерпел поражение. Его тезисы, написанные 7 января, одобрены не были, несмотря на то что в день совещания Ленин дополнил их еще одним пунктом, призывавшим затягивать подписание мира. Протокольная запись совещания оказалась «несохранившейся». Сами тезисы, видимо, запретили печатать [354] . При итоговом голосовании за предложение Ленина подписать сепаратный мирный договор голосовало только 15 человек, в то время как 32 поддержали левых коммунистов, а 16 – Троцкого, впервые предложившего в тот день не заключать формального мира и во всеуслышание заявить, что Россия не будет вести войну и демобилизует армию.

Формула Троцкого «ни мира, ни войны» вызвала с тех пор много споров и нареканий. Чаще всего она преподносится как что-то несуразное или демагогическое. Между тем формула Троцкого имела вполне конкретный практический смысл. Она, с одной стороны, исходила из того, что Германия не в состоянии вести крупные наступательные действия на русском фронте (иначе бы немцы не сели за стол переговоров), а с другой – имела то преимущество, что большевики «в моральном смысле» оставались «чисты перед рабочим классом всех стран» [355] . Кроме того, просто пойти на подписание крайне неравноправного сепаратного мирного договора России, по его мнению, не следовало, тем более в условиях, когда по всему миру, включая Германию, «ходили настойчивые слухи, что большевики подкуплены германским правительством и что в Брест-Литовске происходит сейчас комедия с заранее распределенными ролями». Имея в виду эти соображения, нарком полагал, что до подписания мирного договора необходимо представить миру, прежде всего «рабочим Европы», доказательство смертельной враждебности между Советской Россией и кайзеровской Германией. Отсюда у него вызревала формула: «войну прекращаем, но мира не подписываем». Троцкий предлагал теперь прибегнуть к политической демонстрации – прекратить военные действия за невозможностью далее вести их, но мира с Четверным союзом не подписывать [356] .

Позиция Троцкого в полной мере вписывалась в его концепцию перманентной революции, как в ее оптимистическом варианте (развязывание европейской революции), так и в пессимистическом (временное поражение революции в России и восстановление в ней буржуазного режима). Позиция «ни мира, ни войны» в то же время лишала правительства стран Антанты формальных оснований для вмешательства в российские дела под предлогом измены советского правительства делу союзников или, по крайней мере, делала эти основания уязвимыми. Наконец, эта позиция сглаживала противоречия в социалистическом лагере, включающем и большевиков, и левых эсеров. Так что позиция Троцкого не была «предательской» или «авантюристичной». В ней имелась безусловная логика.