Лев Толстой - [20]

Полный этих благородных намерений, Лева вместе с братьями отправляется в Ясную Поляну. Здесь тетушка Toinette с ее теплым взглядом и маленькими руками с голубыми венами. С первых шагов по гостиной он ощутил ласку старого дома. «Как могли мы, я и дом, быть так долго друг без друга?»[48] Юноша видел в оконных стеклах отражение своего детства, бежал купаться в быстрые и веселые воды Воронки, вытягивался в тени березовой рощи, открывал книгу, прочитывал несколько строк, глаза его закрывались от трепетания листвы, и он чувствовал, как в нем оживает такая же свежая, молодая сила жизни, какой везде вокруг него дышала природа. Закрыв книгу, шел в сад за яблоками или в тенистый, влажный лес, пахнущий переспелыми ягодами. Вечером, после ужина устраивался спать на террасе, несмотря на тучи гудящих во тьме комаров. Одна за другой лампы перемещались с первого этажа на второй, голоса затихали, огни гасли, дом погружался в сон, ночной сторож начинал свой обход, передвигаясь мелкими шажками по аллее и ударяя в колотушку. И тогда все для Льва наполнялось новым смыслом: посеребренные тополя, поскрипывание берез друг о друга, прыжки лягушек, «которые иногда добирались до ступеней террасы и как-то таинственно блестели на месяце своими зеленоватыми спинками».[49] Окруженный темнотой и загадочными вспышками, он мечтал об идеальной женщине с черной косой через плечо и высокой грудью. Но что-то говорило, «что и она с обнаженными руками и пылкими объятиями, еще далеко не все счастие, что и любовь к ней далеко, далеко еще не все благо; и чем больше я смотрел на высокий, полный месяц, тем истинная красота и благо казались мне выше и выше, чище и чище, и ближе и ближе к нему, к источнику всего прекрасного и благого, и слезы какой-то неудовлетворенной, но волнующей радости навертывались мне на глаза… Мне все казалось в эти минуты, что как будто природа, и луна, и я, мы были одно и то же».[50]

Эти ночные размышления продолжались днем за чтением философов. Он критиковал «Я мыслю, значит существую» Декарта, хотел заменить на «Я хочу, значит существую». Восхищенный собственным открытием, принялся за разработку теории, которая начиналась словами, что, если бы человек не умел хотеть, он не стал бы человеком. И, возражая Декарту, он обратил свое внимание на Руссо, «Исповедь» которого подействовала на его сознание подобно землетрясению. Лев понял, что не один обуреваем ужасными инстинктами, что все, без исключения, трусливы, похотливы, лживы, завистливы и жестоки, но надо обладать характером, чтобы вслух заявить об этом. Что касается соображения о противопоставлении радостей примитивной жизни издержкам цивилизации, ему показалось, что он сам его высказал. Ему представлялось, что у Руссо он читает собственные мысли, которым не хватает лишь некоторых штрихов.

Эти раздумья требовали одиночества, Лев избегал близких, и тетушка Toinette волновалась, наблюдая, как племянник блуждает по парку с невидящим взглядом, открытым ртом, разговаривая с воображаемым собеседником. Если его внезапно окликали, возвращался из своего мира с видом одновременно ошеломленным и высокомерным. Он, который еще недавно одевался так, чтобы выглядеть comme il faut, теперь не обращал внимания на свой гардероб и совершенно не заботился о себе. Своими руками смастерил себе платье большого размера, которое надевал днем на прогулки, а ночью, благодаря искусной системе отстегивающихся и отворачивающихся деталей, оно служило ему одеялом. Никакой рубашки, галстука, вместо ботинок – тапочки на босу ногу. Не переодевался, даже когда приезжали гости. И если тетушка упрекала за этот нелепый наряд, раздраженно отвечал, что выше подобных глупостей. Одновременно новоиспеченному яснополянскому Диогену приходилось вести тяжелую борьбу с чувствами, которые вызывали в нем женщины. С волнением следил он за появлением в аллеях, у пруда, на лугу, возле дома женских платьев, особенно розовых. Чтение философских книг у него перемежалось чтением романов. Эжен Сю, Александр Дюма, Поль де Кок сражались с реальностью. Позже Толстой признается, что не только не смел подозревать автора во лжи, тот вовсе для него не существовал, а все персонажи и события проходили перед ним, как живые. Он находил сходство со своими собственными страстями и, казалось, был похож на всех героев – положительных и отрицательных, так же, как любой мнительный человек обнаруживает у себя симптомы заболевания, о котором только что прочитал. Но, с распаленным воображением и закрытой книгой, оказывался перед пустотой. В его жизни не было ни одной женщины. До каких пор ему будет хватать наслаждения одиночеством, столь милого великому Руссо?

В середине августа Лев покидает Ясную Поляну и вместе с братьями возвращается в Казань. Вместо того чтобы повторить год на факультете восточных языков, просит записать его на юридический. «Не знаю, одобрите ли Вы это, – пишет он по-французски тетушке Toinette 25 августа 1845 года, – но я переменил факультет и перешел на юридический. Нахожу, что применение этой науки легче и более подходяще к нашей частной жизни, нежели другие; поэтому я доволен переменой. Сообщу теперь свои планы и какую я намереваюсь вести жизнь. Выезжать в свет не буду совсем. Буду поровну заниматься музыкой, рисованием, языками и лекциями в университете. Дай Бог, чтобы у меня хватило твердости привести эти намерения в исполнение».