«Лев Толстой очень любил детей...» - [8]

Высокопоставленные офицеры, выездные, постоянно за границу катались по флотским переговорам военным, но такие анекдоты в ГШ ВМФ СССР спокойно циркулировали.

Он приходил к нам на ужины, я постоянно к нему приставал — и он постепенно мне все их пересказал. Спросил его — где их можно почитать? Он сказал: «Почитай Хармса». Я нашел в домашней библиотеке книжечку — обтрепанная такая, без титульного листа даже. (В 1970-е годы книги Хармса публиковали за границей и ввозили нелегально. — Ред.). Там были напечатаны «настоящие» анекдоты Хармса про Пушкина, и вот на них эти устные рассказы органично вполне и легли. А в печатном виде, честно говоря, я их и не видел никогда, даже в интернете не попадались.

•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••

Евгений Попов,

писатель, автор книги «Подлинная история “Зеленых музыкантов”» и других

/выпуск МГРИ им. С. Орджоникидзе–1968/

С подобными текстами я познакомился в начале 1970-х. Следует заметить, что были тексты и покачественнее тех, о которых вы спрашивали.

Эти тексты гуляли среди пишущей андеграундной молодежи Москвы, откуда их развозили по всей стране. Тексты перепечатывались на машинке. Это было относительно безопасно. Не Оруэлл и не Солженицын. Даже не Набоков. Первая реакция — Хармс, вторая — не Хармс, или какой-то подозрительный Хармс. Эти тексты обожали ИТРы (инженерно-технические работники. — Ред.), бездельники из всяческих НИИ, любители Стругацких. Я не знал, кто автор этих текстов, и меня это не интересовало. Текст этот никакого места в русской устной традиции не занимает и вряд ли цитировался, как, например, «Москва — Петушки». В это время уже появились тексты более интересные, чем это советское зубоскальство и пляски на могилах гениев.

•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••

Варвара Пономарева,

историк, автор книги «Мир русской женщины» и других

/выпуск истфака МГУ–1981/

Я училась на вечернем, работала там же, на факультете, дружила со всеми, ездила в археологические экспедиции. Компания была у нас большая, дружелюбная, с разных курсов, и ко мне в лабораторию часто забредал всякий народ. На машинке я печатала очень быстро, что было чрезвычайно полезно в докомпьютерную эру. Как-то вечером зашел Петр Гайдуков, обаятельный аспирант кафедры археологии, и принес некий текст, который следовало размножить в максимальном количестве. Работа оказалась непростой, и не только потому, что принесенная распечатка была совершенно «слепой», наверное, 6 или 7-я закладка (для молодых несведущих: в печатную машинку при надобности заправлялся сэндвич из листов бумаги, переложенных копиркой; уже 5-й лист, как правило, был плохо читаем, разве что печатали на электрической машинке, где удар был сильнее).

Принесенная Петей рукопись содержала «литературные анекдоты Хармса», и где-то уже на третьем я неудержимо хохотала. И остановиться не могла: только сосредоточишься, переходя в быстрый автоматический режим, как сознание нечаянно зацепит то Федора Михайловича, царствие ему небесное, со своим черепом и костылем, то Пушкина с лирой, и опять…

Сколько раз я перепечатывала эту рукопись, уже не помню. Знаю точно — убыль казенной бумаги была значительной, распечатку расхватывали прямо из машинки. Сомнений в авторстве Хармса не было никаких, в 17 или 18 лет такие литературоведческие тонкости были неинтересны. Не воспринимались эти анекдоты и как некий оппозиционный «самиздат», подпольное творчество. Напротив, они ощущались органичной частью традиционной русской смеховой культуры, симпатичным карнавальным нарушением протокола, без чего литература стала бы мертвечиной. Вот помню, как на самой первой лекции молодой красивый доцент Александр Сергеевич Орлов читал нам, только что поступившим на истфак, из «Истории государства Российского от Гостомысла до Тимашева» Алексея Толстого: «И вот пришли три брата, варяги средних лет. Глядят — земля богата, порядка ж вовсе нет», ну и далее, «…узнали то татары, ну, думают, не трусь! Надели шаровары, поехали на Русь…». Вот тут то же.

•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••

Дмитрий Булатов,

художник, куратор

/выпуск Латвийского авиационного университета–1992/

Разумеется, мне попадались эти анекдоты, но довольно поздно — где-то в середине 1980-х. Я тогда учился в Риге. Кажется, это было в одной сшивке со стихотворениями Хармса. Это была под синюю копирку размноженная машинопись. Она ходила среди студентов Латвийского универа.

•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••

Ярослав Блантер,

профессор Делфтского Технологического университета

/выпуск МИСиС–1990/

Текст как текст, в моем окружении все его читали — соответственно, он был одним из элементов бэкграунда. К ним обычно не испытываешь какой-то особенной симпатии или антипатии, они просто существуют. Так он мне скорее нравится, но в сотню любимых художественных произведений вряд ли бы вошел. Каким-то откровением он для меня не стал.

Он был озаглавлен «Литературные анекдоты», и впервые я его увидел в 1984 году, когда учился на первом курсе физико-химического факультета Московского института стали и сплавов. Увидел в виде распечатки на матричном принтере — персональных компьютеров тогда не было, но огромного размера вычислительные машины были, и иногда люди, имевшие к ним доступ, могли печатать такие тексты. Мой сокурсник Олег И. где-то его распечатал, сшил скрепками и подарил мне.