Лев Толстой о величии души человеческой. Путь Огня - [12]

«Как океан объемлет шар земной, так наша жизнь объята снами». Мало того – снами: объята бессознательной рефлективной жизнью. Не только рефлективною, но рассудочною, признаваемой большинством людей жизнью, но не имеющей в себе истинных свойств жизни. Истинная жизнь, жизнь, сознающая своё божественное начало, только как редкие островки на этом океане бессознательной жизни, совершающейся по определённым материальным законам. И только эти моменты, складываясь друг с другом (исключая всё разделяющее их), составляют истинную жизнь. Остальное сон. [189]

Жизнь начинается только тогда, когда начинается божеское сознание, т. е. сознание себя сыном, слугою Бога, а остальное всё рефлексы, и в остальном правы материалисты, считая её только механизмом. Она и есть механизм, управляемый высшим сознанием. [190]

Настоящая, серьёзная жизнь только та, которая идёт по сознаваемому высшему закону; жизнь же, руководимая похотями, страстями, рассуждениями, есть только преддверие жизни, приготовление к ней, есть сон. [191]

…Как бывает во сне что-нибудь такое страшное, что прибегаешь к последнему средству, спрашиваешь: не сон ли это? Делаешь усилие и просыпаешься. Так же и в жизни. Когда живёшь не духовной жизнью – страдаешь и не знаешь, как быть. И тогда надо тоже спросить себя: не спишь ли? [192]

…На войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того, чтобы легче переносить опасность. [Все люди – такие солдаты, спасающиеся] от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. [193]

Большинство людей живут так, как будто идут задом к пропасти. Они знают, что сзади пропасть, в которую всякую минуту могут упасть, но не смотрят на неё, а развлекаются тем, что видят. [194]

Сколько таких людей, с которыми не говоришь вовсю, потому что знаешь, что они во хмелю. Кто в хмелю корысти, кто тщеславия, кто влюблённости, кто прямо во хмелю наркотиков. Избави нас бог от этих опьянений. Эти опьянения (…) ставят преграды между людьми, мешают тому единению, которого хочет бог. [195]

Часто (…), ходя по городу и иногда слушая ужасные, жестокие и нелепые разговоры, приходишь в недоумение, не понимаешь, чего они хотят, что они делают, и спрашиваешь себя: где я? Очевидно, дом мой не здесь. [196]

– 7 –

Говорят, одна ласточка не делает весны; но неужели оттого, что одна ласточка не делает весны, не лететь той ласточке, которая уже чувствует весну, а дожидаться. Так дожидаться надо тогда и всякой почке и травке, и весны не будет. [197]

Уж как крепок лёд, и как скрыта земля снегом, а придёт весна, и всё рушится. Так и тот, застывший, как будто и не движущийся строй жизни, который сковал нас. Но это только кажется. Я вижу уже, как он стал внутренно слаб, и лучам солнца и всем нам, по мере ясности отражающим эти лучи, надо не уставать отражать их и не унывать. [198]

…Унывать нам нельзя. Сколько бы мы ни падали, ни сбивались с дороги, ни засыпали на ней, мы знаем, что другого пути – другой жизни – нет, как та, которая даёт благо неотъемлемое, и потому не можем не быть радостны и счастливы всякий раз, как вступаем опять в истинную жизнь, из которой нас на время выбрасывают наши слабости, про которые знает тот, кому мы хотим служить, тот, для кого и кем мы живём. [199]

…Между волею бога и существующим порядком полное несогласие, и происходит борьба. Тысячелетия уже идёт эта борьба между законами божьими и человеческими, между любовью и ненавистью, и безостановочно, с каждым веком, с каждым годом, каждым днём и часом свет побеждает тьму, и люди всё более и более приближаются к идеалу, указанному всеми пророками, Христом и нашим сердцем, и исход борьбы несомненен. [200]

Очень тяжёлое время мы переживаем. Грустить не надо. Это как роды; мучения (…) – после них будет радость. Люди переродятся; эти самые несчастья натолкнут их на духовное сознание. [201]

Carthago delenda est (Карфаген должен быть разрушен (лат.).). Жизнь, та форма жизни, которой живём теперь мы (…) – delenda est, должна быть разрушена, говорил я, и буду твердить это до тех пор, пока она будет разрушена. Я умру, может быть, пока она не будет ещё разрушена, но я не один, со мной стоят сотни тысяч людей, со мной стоит истина. И она будет разрушена, и очень скоро. [202]

Знаю я, что я не увижу последствий (…) моего воззвания, но знаю так, знаю вернее смерти, что последствия эти будут. Будут не в том смысле, что сложится такой или иной мною предвидимый и желаемый строй жизни, а будут в том, что уничтожится то безумие и зло, в котором живут теперь люди христианского мира. Это будет, я вернее смерти знаю, что это наверно, неизбежно будет. [203]

Уничтожиться должен строй соревновательный и замениться должен коммунистическим; уничтожиться должен строй капиталистический и замениться социалистическим; уничтожиться должен строй милитаризма и замениться разоружением и арбитрацией; уничтожиться должен сепаратизм узкой национальности и замениться космополитизмом и всеобщим братством; уничтожиться должны всякие религиозные суеверия и замениться разумным религиозным нравственным сознанием; уничтожиться должен всякого рода деспотизм и замениться свободой; одним словом, уничтожиться должно насилие и замениться свободным и любовным единением людей. [204]