Лев Спарты - [7]

– Они так же хороши, как мои воины?

– Сражаясь в одиночку, они не уступят никому; когда же они сражаются вместе – это лучшие воины в мире.

Ксеркс осушил чашу до дна и хмуро наблюдал, как рабыня наклоняется к нему, наливая новую порцию вина.

– Сколько человек они могут выставить против меня?

– Дело не в количестве, мой господин, – ответил Демарат. – Если у них наберется только сотня воинов, значит, против тебя выступит сотня, то же самое будет и с другим числом, большим или меньшим.

– И, что бы ты сделал на моем месте?

– Я постарался бы любой ценой избежать сражения с ними. Они рождены и вскормлены для войны – им не известны другие занятия. И, если они выйдут на бой, их примеру последуют и остальные греки.

– Но я поклялся уничтожить Спарту и Афины! – вскричал Ксеркс.

– С ними нужно разобраться по отдельности, мой господин, – убежденно произнес Демарат. – Прежде всего, нельзя допустить, чтобы они объединились. Афинянин Фемистокл – хитрая лиса, от которой всегда можно ожидать какого-нибудь подвоха.

– А от спартанцев? – оскалился Ксеркс.

– Если они дадут клятву, – заверил его Демарат, – то никогда ее не нарушат. Пообещай им, что в случае соблюдения нейтралитета, они получат власть над Грецией, – Демарат в пылу подался к царю, – и Греция будет завоевана без проблем.

Царь оттолкнул от себя золотое блюдо.

– В очередной раз ты испортил мне аппетит, Демарат.

В огромном шатре воцарилось уныние. Персидские генералы бросали на Демарата осуждающие взгляды. Изгнанника терпели из-за его знаний о Спарте. Кроме того, была надежда, что в будущем он поможет привлечь греков к делу Великого царя. Но Демарат не был человеком, способным вызвать у персов расположение или чувство уверенности в собственных силах.

Ксеркс с унылым видом возобновил ковыряние в пище. Мрачное настроение не покидало его до тех пор, пока на входе в шатер не зашуршала ткань и не вошла женщина. Его лицо осветилось.

– Наконец-то, – выдохнул он.

Она прошла к нему мимо рабынь и генералов. В строгом морском плаще она смотрелась более сурово, чем многие из присутствующих мужчин; впрочем, тяжелая полнота ее нижней губы сводила это впечатление на нет.

– Мне будет позволено присутствовать на этом собрании воинов? – ее голос прозвучал сипло и высокомерно. Присутствующая в вопросе легкая издевка сразу же поставила ее неким, не терпящим возражений образом, почти на одну доску с царем. – Я привела с собой пять полностью готовых к сражениям кораблей.

Не дожидаясь ответа, она подошла мимо присутствующих к царю. Ксеркс протянул для приветствия руки, а Гидарн тактично сместился в сторону, освобождая место подле царя.

– Что задержало тебя, Артемизия? – требовательно спросил Ксеркс. – Неужели ни одна женщина не способна все делать вовремя?

Она опустилась рядом с ним на подушки.

– Как женщина, я иду туда, куда меня влечет мое сердце. Но как адмирал, я нахожусь в зависимости от ветров, несущих меня к месту встречи.

Его рука накрыла ее руку. Она улыбнулась и какое-то мгновение не поднимала глаза; потом их взгляды встретились, и он увидел обещание, которое искал. Она развернула руку так, что его поглаживающие пальцы оказались на мягкой плоти. Ее тело дышало мускусной сладостью.

– Если ветра подведут тебя еще раз, – произнес Ксеркс, – скажи мне, и я безжалостно накажу их, как наказал сегодня море. Ничто не должно становиться на пути исполнения моей воли, Артемизия.

– Ничто? – промурлыкала она.

– Даже женщина.

Царица Галикарнаса улыбнулась, и эта улыбка в одинаковой степени предназначалась им обоим.

Именно она приведет в ярость наших союзников – афинян, не знакомых с подобными женщинами. Опозоренные противостоянием женщине, они зашли так далеко, что назначили за ее голову награду в десять тысяч драхм. Но она была искусным адмиралом… да и во многих прочих искусствах она тоже преуспела.

Этой ночью, возлежа на ней, Ксеркс кричал в неистовстве. Ее извивающееся под ним тело превратилось для него в тело Греции, и она была завоевана, как будет завоевана Греция… и он, Ксеркс, Великий царь, был этим завоевателем.

И все-таки, когда они в конце концов оторвались друг от друга, он ощутил внутри себя пустоту. Она выпила из него все силы. Она была удовлетворена, он же, завоеватель, испытывал непонятно откуда взявшееся чувство уныния.

III

– Никогда прежде ни одна страна не оказывалась перед лицом опасности, сопоставимой с той, что угрожает нам сейчас.

Эти слова произнес Фемистокл из Афин перед пререкающимися представителями эллинских государств в большом зале собраний Коринфа. В то время это был человек с манерами истинного аристократа, в речах которого сквозила честность и прямота. В юности он вел скандальную и беспутную жизнь, за что отец лишил его наследства. Сегодня оставленные годами разгильдяйства морщины слились с теми, что появились как результат страданий и приобретенных знаний.

– Как можем мы сомневаться в нашем долге? – вскричал он. – Царь Персии Ксеркс уже топчет нашу землю, и он останется на ней навсегда, если мы не объединимся. Мы потеряли Фессалию, но это не значит, что мы потеряли Грецию. Десять тысяч наших гоплитов были не в состоянии перекрыть все три прохода в Фессалию и были вынуждены отступить. Вот почему мы собрались здесь. Но мы не можем больше отступать. Мы должны встать плечом к плечу и принять бой. Если мы не разрешим сейчас наши разногласия, то с нами всеми будет покончено. В эту самую минуту греков уже клеймят как рабов. Пока я взываю к вам, орды варваров продвигаются дальше, готовые стереть в пыль то, что мы ставим выше жизни, – нашу гордость и нашу свободу. Мы же здесь в Коринфе проводим целые часы в бесплодных спорах. О чем тут спорить? Сражаться ли нам бок о бок свободными или сгинуть разобщенными рабами?