Лев пробуждается - [5]
Такова жизнь, устроенная Законом и Обычаем, сиречь Богом.
— Возьми пятерых парней и очисти эту выгребную яму, — велел Филипп и оглядел всех, от Псаренка до Пряженика и обратно. Потом кивнул Пряженику и смотрел, как отрок послушно ковыляет прочь. Он становится больше… слишком большим, Раны Господни. Плоть, некогда мягкая, наливается соком и становится тверже, и даже для носа, привычного к смраду, Пряженик с каждым днем все более и более разит псиной.
Псаренок стоял, глядя на зловонную солому, словно узрев в ней изящную картину, и Филипп, как всегда, задумался, отчего у него душа не лежит к этому парню. Наверное, слишком костляв. Есть новый малец — голова Филиппа повернулась в ту сторону, будто голова борзой, учуявшей запах. Как там его… Хью, вот как. Так его нарекли родители, но в Свитках он записан под легко запоминающимся прозвищем — собачьей кличкой Фало, сиречь «желтый», и Филипп выделил его среди остальных по копне золотистых волос.
Вот досада. Чересчур юн — однако же эти белокурые волосы, говорящие о достойном происхождении полукровок-скоттов, упали на лицо мальчика, когда он собрал охапку вонючей соломы, отчего у Филиппа в паху томно засосало. Стоит подождать…
Ему попался на глаза Псаренок, как всегда пробирающийся в тени. Скорее ощутив, чем увидев устремленный на него взгляд, Псаренок остановился, оцепенев от безысходности.
— Ты, — коротко бросил Филипп, взирая на мосластого темноглазого отрока с такой же неприязнью, как на всех заморышей. — На сокольню. Тебя ждет Гуттерблюйд.
На улице мороз тут же впился в Псаренка, и тот весь скукожился, бредя к сокольне через простор замкового двора, навстречу пронизывающему ветру с угольно-черных небес. Псаренок воззрился на рдеющие угли там, где кузнецова жена Уинни раздувала горн; искры опасно взлетали до залубеневшей камышовой крыши каретного сарая и протяженной конюшни. Дальше шли частокол и ров, проездная башня, только-только перестроенная из камня, и деревянная голубятня, четко прорисовавшаяся на фоне медленно скисающего молока занимающегося рассвета. А еще дальше высились башни и каменные стены Цитадели, грозно нависая над ним.
Пламя горна вздувалось, затевая пляску жутковатых теней на стене одной из башен, подпрыгивающих вплоть до окон-бойниц часовни, где теплился медово-желтый свет сальных свечей; капеллан брат Бенедикт уже завел свои молебствия, бормоча так, что Псаренок буквально слышал хорошо знакомые слова: Domine labia mea aperies. Et os meum annunciabit laudem tuam. Deus in adiutorium meum intende[7].
Спеша мимо пекарни, уже источающей ароматы и дымок, от которых аж живот подводило, Псаренок пробормотал ожидаемый ответ, даже не задумываясь: «Ave Maria gracia plena»[8]. Остальное привязалось к нему, тихонько кружа, как зябкий ветер с реки: «Gloria patri et filio et spiritui sancto. Sicut erat in principio et nunc et semper et in secula seculorum. Amen. Allelyia»[9].
Прошел мимо голубятни с островерхой крышей, увенчанной диковинной птицей, клевавшей собственную грудь, и увидел кухарчонка Ферга, тащившего свежеиспеченные караваи и ухмыльнувшегося ему, потому что тоже знал латинские слова. Оба очень смутно представляли, что они означают, просто вызубрив их.
Кухонные хибары рядом с пекарней хранили тишину, холодно прорисовываясь в бледном свете, как и большинство построек в окружении грубого частокола, отделяющего замковый двор от Цитадели, где расположились Большая Зала, конюшни, бараки и несколько небольших огородиков.
Где-то высоко на hourds[10] караульные притопывали и дышали на руки. Скоро эти деревянные заграждения будут разобраны, ибо нужда в них теперь отпала, раз государыня вверилась людям из Каррика.
Пару дней спустя, когда прибыла новая дружина — числом поменее, но не менее лютая, — последовал момент замешательства. Псаренок слыхал, что предводителя ее кличут графом Бьюкенским, и Джейми проворчал, что никто не ведает, на чьей стороне выступает сей Комин — за короля Эдуарда али супротив.
Псаренок смотрел, как они прибыли со знаменами и воплями; на время возник переполох, и он уж гадал, не станет ли свидетелем схватки, но потом все закончилось как ни в чем не бывало. Осталось загадкой, почему государыня Дуглас теперь встречает Посягателей как Друзей и они так и роятся в замке, а еще больше ютятся во времянках по всему замковому двору и за его пределами.
— Псаренок! — послышался оклик, и, обернувшись, он узрел Джейми, выступившего из тени.
Псаренок поклонился, и Джейми принял причитающиеся почести, ведь он первенец Смелого, в черных брака и шапероне с фестонами, с чудесным ножом в ножнах на поясе, добрых кожаных сапогах и теплом камзоле.
Они с Псаренком погодки, но Джейми крупнее и сильнее, ибо обучен обращаться с оружием, и когда-нибудь, принеся три присяги, станет рыцарем. Однажды он тоже станет Иисусом Христом, подумал Псаренок, когда его отец, Смелый, умрет, оставив ему поместье и титул государя Дугласского. Даже теперь он может выпускать tiercel gentle
