Лев пробуждается - [2]

* * *

Плащеносец крепко над этим призадумался. Скрылся без толстой мошны, в панике, страшась за собственную жизнь, наконец-то сопоставив все возможности. Ах, что ж, будучи смышленым человечишкой, он домыслит остальное, когда даст роздых ногам достаточно долго, чтобы его рассудок пустился вскачь. Например, как восполнить утрату толстой мошны. Он направится в Ланарк, к английскому шерифу Гезльригу, где и выложит все, что ведает.

Все в точности так, отметил про себя Плащеносец, как и сказывал Уишарт, отозвавши его в сторонку и проговорив: «Коли поверишь os vulvae[2], то ты дурень. Ступай с Богом, сын мой».

Плащеносец не мог не признать, что епископ был прав — и на предмет характера фламандца, и на предмет того, что его рот с мокрыми губенками и дурацкой бахромой бородки и усов напоминают женскую часть тела, коли поглядеть, склонив голову к плечу. На латыни это — os vulvae — звучит лучше, чем по-английски: вагинолицый, заключил Плащеносец.

Разумеется, рассуждал Плащеносец, понукая изнеможенного пони к Рослинскому замку, сей фламандец может попросту направиться к Дамфрису и английской границе. Как-никак он мастер-каменщик и долго без работы не просидит.

Сэр Уильям Сьентклер, Древлий Храмовник Рослинский, дал ему доброго, быстрого скакового конька и одарил пристальным, многозначительным взглядом, когда услыхал обо всем.

— Порадей, абы твердо, — изрек он, и Плащеносец кивнул. Он уж непременно обеспечит твердое ручательство.

* * *

Узрев блеклые огоньки во мраке, Гозело чуть не разрыдался от облегчения, что Дуглас уже недалече и там можно найти убежище, прежде чем выступать в Ланарк. Он выложит все, что ведает, ожесточенно размышлял фламандец, за все, на что обрек его Плащеносец. Он убедил себя, что был прав, удрав, пока его не порешили под сенью тьмы. Он больше никогда не вернется в этот край и поведает англичанам все-все, даже после того, что они содеяли фламандцам — и его родне среди прочих — в Берике. Они ведь еще и заплатят, возместив утрату обещанной мошны. Да и что ему какой-то дурацкий камень, в конце-то концов?

Из-за последней рощицы, ведущей к заливному лугу, протянувшемуся до окутанной тенью громады крепости, появилась фигура. Гозело заверещал — тонко, как сова, но слишком поздно.

— Ты удалился, не получив должного, — вкрадчиво произнес Плащеносец, и Гозело отпрянул, бессвязно лепеча по-французски, по-английски — на всех подворачивавшихся языках. Он лишь смутно сознавал, что содержимое его недр стекает по ногам; в голове бешеной круговертью проносились мольбы, выговорить которые его язык попросту не поспевал.

— Ничего не скажешь? — повторил Плащеносец, ухватив одну из них, и фламандец закивал головой столь истово, что того и гляди оторвется.

Плащеносец одобрительно кивнул, а потом поднял обе руки, чтобы откинуть капюшон и открыть лицо свету луны. В бледном зареве черты его остались незримы, но блеснул четырехгранный стальной клинок; Гозело заверещал так тоненько, что лишь псы могли расслышать его.

— Порадею, абы твердо, — возгласил Плащеносец, к вящему замешательству фламандца, ступив вперед и нанеся единственный удар; Гозело привалился к нему, как выдохшийся любовник, а потом тихонько сполз на дерн подлеска.

Вытерев кинжал о плащ фламандца, Плащеносец взял с податливого трупа что требовалось и удалился, ведя коня в поводу, пока не уверился, что ушел достаточно далеко.

И вдруг сообразил, что все это разыгралось на следующий день после того, как Длинноногий повелел всей знати королевства Шотландского явиться в Брихин, дабы лицезреть, что сталось с королем, воспротивившимся Эдуарду Английскому.

Несомненно, ради поношений, лжи и злопыхательства. Эдуард уже отъял Крест, Печать и Камень, как и грозил, лишив власти и короля Иоанна Баллиола, и королевство.

Но Длинноногий захапал не всю Шотландию — малую толику королевства вырвали из его кулака.

Плащеносец улыбнулся, согретый этой мыслью, несмотря на студеную летнюю мгу.

Глава 1

Замок Дуглас, почти год спустя

Канун праздника Святого Брендана Путешественника, май 1297 года

Борзые разбудили Псаренка, как всегда затеяв вокруг него возню и сопя носами. Жаркое тепло вдруг сменил холод, все ужесточавшийся, пока не вырвал его, дрожащего, из лона сна.

Едва он шевельнулся, как псы окружили его, болтая языками, пыхтя смрадным дыханием прямо в лицо, поскуливая и устремляя на него раболепные взоры в уповании кормежки. Они знают распорядок дня ничуть не хуже Псаренка, а то и лучше, коли верить Малку — правой руке берне́.

Псаренок забарахтался, поднимаясь. Студеный воздух подирал по коже, подгоняя его. Вытряхнул солому из волос и одежды, нашарил свои деревянные башмаки и заковылял в полутьме псарни — длинной приземистой постройки с плетенными из лозы стенами, промазанными саманной штукатуркой, и деревянными колоннами. Огня внутри не держали из страха пожара, а задняя стена из прочного холодного камня принадлежала пивоварне; единственный свет сочился через дыры, где штукатурка отвалилась, ложась пестрым покрывалом на устланный соломой пол, зловонный, как каждое утро.

Найдя свою власяницу, висевшую на крюке обок поводков, натянул ее через голову, просунул руки через дыры и принялся согревать их дыханием в предрассветном холоде. Кто-то закашлял; появились головы, вынырнув темными кочками среди соломы, и остальные выжлятники выбрались навстречу новому дню. Собаки скулили и повизгивали, извивались и без конца кружились, яростно работая хвостами, выпрашивая корм.