Лев пробуждается - [122]

— Истинно, — на удивление серьезно согласилась Мэгги. — Я чаяла, аже вы не заноситесь, графиня там али нет. И была правая, а, Бет? Ленты убрать нехитро, ваша милость.

Внезапный порыв ветра донес крепкий запах гари, заставив Изабеллу вскинуть голову, как борзую, взявшую след зайца верхним чутьем.

— Что ж, — проговорила она, снимая платье и натягивая старое, в котором и приехала. — Покамест сгодится и это; ваше я приберегу до лучшего случая. Работа ждет, разве нет?

Англичане совершили набег за провизией, подойдя к самому крепостному валу, окружающему замковый двор, где сгрудились скот и отчаявшийся, напуганный люд, пока мужчины осыпа́ли врага болтами и стрелами и получали их обратно вкупе с горящими факелами. В конце концов пивоварня и пара других строений загорелись, но, как зычно возгласила Мэгги: «Мои чаны не спалишь!» Еще бы, ведь они каменные, так что сгорело только окружающее их здание.

Отчасти именно это и задержало здесь Хэла, хотя Изабелла улыбнулась лукавству этого заявления. Он остался, потому что хотел ее ничуть не меньше, чем она хотела его, стремясь до капли испить радость каждого мгновения, какое у них еще оставалось.

И теперь она зрела оставшиеся руины — во всех смыслах. Пожарища в Хердманстоне расчистили, каменные грузы, державшие тростниковую кровлю, отыскали и вытащили. Теперь вокруг бродильных чанов будет возведено новое здание, но для этого нужны рабочие руки, а мужчины ушли на войну.

— Помощи из Дирлтона или Танталлона мы не дождемся, — объявила Изабелла, — ибо епископ Бек проявил свое христианское милосердие, спалив их дотла.

Мэгги и Бет переглянулись; этого они не знали, поскольку Хэл услыхал о том только вчера вечером и сказал Изабелле уже перед самым отходом ко сну.

— Так что, — мрачно сказала она, — остаемся только мы. Я не дока по части построек, но осмелюсь предположить, что найдутся люди — и вы в том числе, — умеющие вить плетни. А я могу хотя бы месить в кадке грязь с навозом.

И обе женщины с восхищением последовали за ней по лестнице с кротким обожанием, как пастушьи собаки.

Храм Листон, прецептория рыцарей Храма

Праздник Святой Теневы, Матери Кентигерновой, июль 1298 года

Его армия расползалась, как топленое сало, и чудовищные убытки заставляли Эдуарда скрежетать зубами. Валлийцы — дерьмо собачье, думал он про себя, хоть и вынужден был признать, что решение привести несколько тысяч валлийцев было единственным способом устрашить скоттов, получивших в распоряжение целый год, чтобы пыжиться и похваляться своей победой.

«Победа, Боже… я им покажу победу», — думал Эдуард, хоть и все добрые англичане давным-давно отбыли свои сорок дней службы и ни под каким видом не желали продлить оную.

И все же скрупулезное снабжение сохранившихся остатков армии расползалось, как дурно свитая тетива. Корабли, поднимавшиеся по Форту, не прибывали к месту назначения, фуражиры наскребали сущие крохи, а этот Уоллес — умнейший из врагов, противостоявших Эдуарду, не оставляет за собой ни кочана капусты, ни колоска ржи. И драгоценные туши скота можно перечесть по пальцам — не считая гнилых свиней, брошенных в колодцы. Как можно попрятать столько коров и овец?

Выйдя из своего затейливого шатра, Эдуард встал под знаменами в нарочитой позе перед собранием государей. Английские леопарды над ним утомленно поникли, запутавшись в золотом оскале знамени, известном всем как Драконово и означающем войну без пощады. Слева и справа висели хоругви святых Джона Бевелийского и Катберта Даремского — ибо в смертоубийственной войне хватить лишку со святыми заступниками невозможно. Он потер руку в месте удара отравленного кинжала гашишина[76], не прикончившего Эдуарда только милостью Божией.

Шестнадцать лет назад, сообразил король, почти не было с той поры ночи, чтобы он не просыпался в холодному поту, видя перед собой безумный взор темнолицего сарацина, которого удушил голыми руками. Сам Бог простер тогда над ним свою Десницу, хотя Он мог бы и умерить месяцы ползучей хвори, последовавшей за этой единственной царапиной.

Эдуард оглядел взмокшее собрание. Святая Задница Господня, как же он ненавидит большинство из них и как же они ненавидят его! Стоит ему только взглянуть на угрюмое лицо, так и подмывает унизить его, повергнуть этого государя на колени. Норфолк, Ланкастер, Суррей и все прочие, мнящие себя превыше короля, отпрыски родов, тщившихся подорвать, а там и низвергнуть правление его отца, повергнув всех в долгую кровавую усобицу. Не удовлетворившись тем, они пытались проделать то же и с ним. Особенно Перси и Клиффорд, свирепо подумал Эдуард, считающие себя помазанниками Божьими на севере вкупе со всеми государями, ищущими его благорасположения и цепляющимися за свои земли в Шотландии, однако готовые попрать свои клятвы, едва король повернется спиной.

Он слишком добр — вот в чем проблема. Даже юному Брюсу нельзя было доверять, но в том почти наверняка повинны нытье его отца и влияние строптивого старого каверзника, его деда. Юный Брюс импонировал Эдуарду. «Есть в нем что-то от меня самого в возрасте графа Каррикского», — думал он.

Если б только удалось его склонить забыть эти глупости насчет короны, добавил он про себя, ибо есть лишь один властелин в Шотландии. И в Англии. И в Уэльсе. И в Ирландии. Святая Задница Господня, он принудит Уоллеса отправиться на плаху для четвертования, а страну — понять, что есть только один король и это Эдуард Божьей Милостью король Английский.