Лев на лужайке - [40]

Экономно улыбаясь, Никита Ваганов сказал:

– Думаю, товарищ Ганин, что ваш очерк наделает еще много шума!

Это было заурядным пророчеством: зазвенел телефон, Яков Борисович Неверов снял трубку и засветился, как светлячок в беспросветной ночи. Он хмыкнул в трубку восторженно, и только поэтому можно было понять, что звонит ответственный секретарь Виктория Бубенцова. Неверов осторожно положил трубку на рычаг.

– Боренька, Бубенцова сообщает о многочисленных откликах населения на твой от-черк!

– Так-то! – сказал вспотевший от радости Борис Ганин.

Ему был дорог очерк об Александре Марковиче Шерстобитове, очерк на самом деле отличный, кроме того, Борису Ганину нужно было доказать наконец-то, что он умеет писать не только разгромные лихие статьи.

Что касается Никиты Ваганова, то он тоже был доволен: и тем, что его пророчество волшебно сбылось, и тем, что очерк об Александре Марковиче Шерстобитове, наделав много шуму, получив широкий отклик, разъярит пуще Пермитина, доведет его до белого каления, заставит в конечном счете окончательно раскрыться. Александр Маркович Шерстобитов ненавистен Пермитину уже тем, что окончил Лесотехническую академию, что не встречал директора комбината хлебом-солью, что при нем Пермитин боялся говорить на профессиональные темы. Кроме того, Пермитин не был уж таким кромешным дураком, чтобы не понять: статья «Былая слава» и очерк «Директор» начали подпиливать ножки его рабочего кресла.

– Ну вот! – сказал Никита Ваганов. – Вызываю духов, табуретки превращаю в пирожное безе. Где аплодисменты? Ах, аплодисментов нет. Оревуар, что значит: «Не горюй, Никита, люди в массе своей неблагодарны». Боря, с вас – выпивка.

Непьющий Никита Ваганов, проповедующий трезвость Никита Ваганов неожиданно напьется, когда будут «обмывать» ганинский очерк о Шерстобитове; они напьются втроем – два Бориса и он, и эта пьянка временно поссорит Никиту Ваганова с Борисом Ганиным и Борисом Гришковым – с этим на самое короткое время.

Одним словом, сейчас в промышленном отделе благословенной газеты «Знамя» назревала радостная пьянка.

– Только всячески призываю к разумности и умолчанию, – сказал Никита Ваганов. – Буэнос ночас, что значит: «Бубенцова не дремлет!»

– Вы сегодня в ударе, Никита Борисович! – сказал Неверов. – Из вас так и брызжет пророчеством и каннибализмом… Правда, я не знаю, почему говорю о каннибализме. Смешно? Может быть, может быть! Вы знаете, в этом мире невозможно все и еще немножко. Вы не находите, Никита?

– Нахожу. Это рубль.

– Приглашаю всех! – заорал Борис Ганпн. – Выходим прямо после шести. Не боись, Ваганов, будет и закуска. Убери свой паршивый рубль.

Было минут десять седьмого, когда они втроем – два Бориса и Никита Ваганов – вышли из редакционного здания, по жаркой еще улице двинулись к винному подвальчику, который находится под знаменитым на весь бассейн реки рестораном «Север», повидавшим столько бурь, веселий, потерь и находок, что ему мог бы позавидовать любой столичный ресторан. В погребок вели два марша выщербленной, сырой, грязной лестницы, сквозь обитые железом двери доносился прибойный шум алкогольного оживления. Они вошли. Пахло прокисшим вином, шоколадными конфетами, мокрыми опилками и – это главное! – отсыревшими бетонными стенами. За прилавком стояла известная всему пьющему миру Зоя – губительница и палочка-выручалочка. Рассказывали, что она построила пятистенный дом на недоливе, пересортице ипроцентах с долга, – это походило на правду.

– Занимайте места согласно купленным билетам! – сказал возбужденный Борис Ганин. – Гуляем широко! Как говорит Никита Ваганов, предельно широко.

Многочисленные читатели атаковали телефон Бориса Ганина, благодаря его за прекрасный очерк о прекрасном человеке; совет пенсионеров какого-то предприятия пообещал написать хвалебное письмо в обком партии, отдельная пенсионерка Р. Коган уже написала письмо в «Правду», журналисты благодарили Бориса Гапина по существу: радовались, что он умеет работать и в жанре очерка. Поздравили Бориса Ганина также из промышленного отдела обкома партии.

– Ого! – приподнял бровн Никита Ваганов, когда Борис Ганин поставил на высокий стол две бутылки хорошего вина, большие, литровые. – Начало многозначительное, товарищи!

Никита Ваганов внимательно оглядывался по сторонам, чтобы определиться, так сказать, в пространстве и времени. Погребок был полон, столики на высоких ножках тесно окружали пьющие; винные бутылки тускло светились; погребок гудел, постанывал и, казалось, куда-то двигался, точно река в ледоход. Никита Ваганов узнал несколько известных в городе лиц: бледного, с выставленным, как кукиш, подбородком и маленькими глазами фельетонно плохого писателя, одного художника-анималиста, краснолицего, с отличной мужицкой физиономией известного биолога – любимца сибирского студенчества.

– Не тяни время! – презрительно сказал Боб Гришков, глядя, как Борис Ганин старается вынуть пробку из бутылки. – Втолкай пробку вовнутрь, черт бы тебя побрал, идиота!

Боб Гришков сегодня еще не пил «ни разу» и, конечно, был молчалив и зол, ненавидел весь мир, а копуху Бориса Ганина ненавидел с особой силой. Он отнял у него бутылку, толстым пальцем мгновенно продавил пробку вовнутрь и налил три полных стакана. На закуску были шоколадные конфеты, кусок холодной курицы, «Докторская» колбаса, банка шпрот. Борис Ганин не обманул, купил все положенное для того, чтобы сильно не опьянеть.