Лев - [6]

Вспоминая эти рассказы, я обнаруживаю, что помимо своей воли подчиняю их какому-то методу, вношу в них последовательность, стремлюсь упорядочить их. Патриция же говорила сразу обо всем. Шаблоны логики не присутствовали в ее речах. Она отдавалась на волю элементарных, мгновенно возникавших ассоциаций, внимала голосу своих чувств и инстинкта. Она следовала примеру простых и прекрасных существ, находившихся у нас перед глазами, которые живут, не зная человеческой тоски, потому что им незнакомо суетное искушение измерять текущее время, потому что они появляются на свет, здравствуют и умирают, не испытывая потребности спросить, зачем это нужно.

Вот так, словно вглядываясь во внезапно пронизанный лучами солнца подлесок, открывал я для себя скрытые глубины жизни животных.

Я видел ночные пристанища, откуда рассвет позвал каждое из этих племен к водопою, и пространства, по которым они должны были рассеяться после передышки. А равнины, холмы, лесные чащи, кустарники, саванны, через которые я проехал накануне, превращались для меня в участки обитания, убежища, жилища, родину того или иного вида, той или иной семьи.

Вон там прыгали импалы, а там пощипывали траву буйволы. Там резвились, то и дело срываясь в галоп, зебры, а там играли в свои игры слоны.

Внезапно у меня возникла мысль о том, что у всего этого зверья отсутствует один клан, вероятно, самый живописный.

– А хищники? – спросил я Патрицию.

Вопрос ничуть не удивил ее. Можно было подумать, что она ждала его, причем как раз в тот момент, когда я задал его.

Тут я почувствовал, что у нас установилось такое взаимопонимание, когда разница в возрасте не имеет значения. Глубокая искренняя заинтересованность и тяготение к одной цели сделали так, что, благодаря диким животным, ребенок и мужчина, давно вышедший из детского возраста, почувствовали себя вдруг ровней и единомышленниками.

Девочка закрыла глаза. Улыбка, обращенная лишь к ней самой, подобная тем, что мы видим на сияющих лицах очень маленьких детей, скупая, едва обозначенная, а в то же время наполненная каким-то таинственным счастьем, озарила словно изнутри лицо Патриции. Потом веки ее поднялись и она поделилась со мной частью своей улыбки. Это было подобно обещанию, подобно заключению очень важного союза.

– Я поведу вас туда, куда нужно, – сказала Патриция.

– Когда?

– Не надо торопиться, – тихо ответила девочка. – Со всеми животными нужно иметь большой запас терпения. Необходимо время.

– Все дело в том… Как раз время…

Я не договорил. Патриция вдруг резко и бесцеремонно отдернула свою ладошку, доверчивое присутствие которой я ощущал в своей руке. Между ее большими, темными глазами, внезапно утратившими всякое выражение, появилась похожая на преждевременную морщину складка.

– Вы ведь хотите побыстрее уехать отсюда, да? – спросила Патриция.

Она глядела на меня так, что я не решился сразу дать ей однозначный ответ.

– Я пока еще окончательно не решил… – сказал я.

– А вот и неправда, – возразила Патриция. – И все вы уже решили. Вы же предупредили в регистратуре, что уезжаете из заповедника завтра.

Складка между бровями обозначилась еще резче.

– А я-то совсем забыла, – добавила она.

Она плотно сжала губы, но ей никак не удавалось унять их легкое дрожание. Видеть это было мучительно.

– Извините меня, я столько времени у вас отняла, – добавила еще Патриция.

Она отвернулась к бессловесным животным. А я неловко пробормотал:

– Но ведь, если я даже и уеду, то мы теперь с тобой друзья?

– У меня нет друзей, – возразила она. – И вы тоже такой же, как остальные.

Остальные… Проезжие, любопытствующие, равнодушные. Жители больших далеких городов, которые, не выходя из машины, похищали мгновение дикой жизни и тут же уезжали.

Мне показалось, что я прямо вижу, как одиночество мертвой водой смыкается над головой девочки.

– У меня нет друзей, – повторила Патриция. Она повернулась и бесшумно, не хрустнув ни единой сухой былинкой, вышла из-под зонтика колючих деревьев на поляну. Голова ее была немного втянута в плечи, а плечи выдвинуты вперед.

Затем тоненький серый силуэт, увенчанный шариком черных волос, вошел в дрожащий живой ковер, образованный пасущимися у подножия Килиманджаро дикими животными.

III

Оставшись один, я почувствовал такую жестокую тоску, что при первом ее приступе даже не поверил собственным ощущениям. Вот уже поистине нелепое страдание. У него не было ни основания, ни пищи, ни смысла.

У меня ведь были друзья, причем верные, надежные, лучшие, испытанные за годы уже достаточно долгой жизни. Вскоре я поделюсь с ними впечатлениями от моего путешествия по Африке. А они расскажут мне о радостных и горестных событиях, случившихся в мое отсутствие. И в доме, где все устроено так, чтобы ничто не портило настроения, все снова пойдет привычным чередом. И моя работа тоже, которая уже сама по себе заменяет мне целый мир.

Однако тщетно подбирал я доводы и доказательства, подтверждавшие осмысленность моего существования. Ничто не было в состоянии заменить мне ощущение чарующей полноты бытия, которое я испытывал еще несколько минут назад, когда население поляны, казалось, еще соглашалось принять меня. Теперь я остался один, потерянный, покинутый, отвергнутый, лишенный надежды, брошенный в безысходность до конца моих дней.