Лев - [40]

И тут я вспомнил, что не раз уже замечал на вздутиях равнины сооружения, похожие на эти, с разрушающимися, превращающимися в пыль стенами. Я и не подозревал, откуда они там взялись.

Теперь, когда мухи не преследовали меня, а запах уходил вверх где-то у меня над головой, я лучше понимал, почему Патриция так восхищалась этими каркасами из веток и этими арками, по которым стекал загустевший коровий навоз. Какая изобретательность обездоленности! Как успешно защищала она масаев от тех немногих врагов, которых они боялись больше всего на свете: от укоренения, от привязанности, от силы тяготения. Маниатта, кратковременное пристанище, утлый приют, который так просто построить и так легко покинуть, который так легко разрушается, – более удобного жилища для вечных прохожих просто не существует.

Кихоро, опираясь сломанной поясницей на машину и оторвав ружье от плеча, наблюдал за маниаттой своим единственным глазом. Патриция не сказала ему ни слова, казалось, даже не замечала его.

Когда мы все сели в машину, Бого обернулся, ожидая распоряжений, не ко мне, а к девочке. Однако Патриция не заметила его движения или сделала вид, что не заметила. Тогда Бого сделал выбор сам и поехал в обратном направлении по той же дороге, по которой мы приехали.

Патриция сидела с опущенными веками, и могло показаться, что ее разморило. Однако я теперь знал ее уже достаточно хорошо, чтобы дать себя обмануть. За внешним безразличием скрывалась интенсивная работа мысли.

Перед нами, невдалеке, в облаке пыли двигалось стадо масаев. Когда мы нагнали его, Бого обогнул его, держась на приличном расстоянии. По обе стороны от стада над поднятой с земли пылью пылала шевелюра морана. А впереди как бы в ореоле из клубов пыли красовалась плетеная каска Ориунги.

Глаза Патриции приоткрылись. Я предположил, что она думает о самом красивом и самом нелюдимом из трех молодых мужчин. Я заблуждался. Она думала о выпитой им крови.

– Когда я только-только начинала давать Кингу сырое мясо, он пожирал его с таким шумом, с таким удовольствием, что мне тоже захотелось попробовать. А оказалось, что это невкусно. Позже Кихоро стал ходить за пределы заповедника, чтобы там с помощью ружья добывать львиную пищу. И я всегда смотрела, как он ест. А потом Кинг начал охотиться сам. И поначалу притаскивал в пасти антилопу или газель к дому. А маме это не нравилось. Это как раз тогда отец был вынужден наказывать его, а он потом рвал на куски кибоко.

При этом воспоминании девочка беспечно рассмеялась. Но ее лицо тут же приняло серьезное, почти суровое выражение, отчего она казалась старше своих лет.

– И наиболее счастливым он выглядел в тот момент, когда слизывал со своих клыков кровь, – сказала Патриция. – Тогда я опять попробовала, даже несколько раз. Макала палец и облизывала его. Это было невкусно.

Патриция обернулась и посмотрела на дорогу сквозь заднее стекло машины. Однако ни стада, ни его предводителя уже не было видно. Даже пыль выглядела едва различимой вдали тоненькой колонной.

– С тех пор у меня больше не появлялось желания. Но вот сейчас моран слизнул кровь со своей губы. Вы видели… Это напомнило мне Кинга и на какое-то мгновение мне опять захотелось. Чушь какая-то.

Патриция тряхнула головой, и волосы у нее на лбу подпрыгнули.

– Масаи, они с самых младенческих лет пьют кровь коров, – сказала она. – У них к ней привычка, как у животных, которые, чтобы жить, должны убивать.

Мы ехали уже не по саванне, где у масаев были их маниатта и их пастбища, а по заменявшему нам дорогу обыкновенному грунту через прогалины в зарослях, через поляны, огибая поросшие лесом холмы. Патриция, высунув голову из окна, наблюдала за животными, количество которых возрастало буквально на глазах. Даже в этих привилегированных местах их изобилие поражало.

– В это время, – пояснила Патриция, – животные идут опять пить. Кто-то из них пасется, кто-то гуляет…

Нежные губы девочки и изумительно тонкие крылья ее носа вздрогнули одновременно. Она добавила:

– А кто-то охотится.

Она схватила Бого за плечо и приказала:

– Постарайтесь ехать как можно медленнее.

Потом она сказала мне:

– Когда машина не слишком шумит и едет не быстро, животные не обращают на нее внимания. Они думают, что это какое-то другое животное. Спросите у отца. Он не припомнит случая, чтобы разозленный лев, или слон, или носорог, или буйвол напали бы на машину, даже когда в ней сидят люди.

– Слышишь, Бого? – спросил я.

– Слышу прекрасно, господин, – ответил шофер.

На видимой мне оттуда, где я сидел, стороне его лица морщины разгладились. Такая у него была манера улыбаться.

– Теперь не разговаривайте, – шепнула нам Патриция.

Высунувшись из окна, она пристально всматривалась в бруссу.

Перед этим мы ехали по ровному, голому пространству, где резвились или пускались вскачь галопом целые стада зебр, а теперь наша машина катилась по некоему подобию естественной дороги, петлявшей среди невысоких, заросших кустарником холмиков.

– Стоп! – выдохнула Патриция.

Повернув в несколько приемов, тихонько, едва заметно, ручку, она открыла дверцу.

Затем, знаком дав понять мне, чтобы я не шевелился, она соскользнула на землю. Туловище Кихоро неуловимо повернулось, но теперь два ствола его ружья смотрели туда, куда пошла девочка. Она бесшумной походкой двигалась в направлении каких-то двух очень густых кустов, отделенных друг от друга узким проходом. Внезапно Патриция замерла. Ружье Кихоро сдвинулось не больше чем на толщину волоска. Между двумя кустами появилась голова какого-то представителя семейства кошачьих. Это была вытянутая голова со светлым мехом, оживляемым рыжими пятнами, очень изящная, но из-под приподнятой вверх губы выглядывали опасные клыки, а горло все трепетало от грозного рычания.