Лев Гумилев: Судьба и идеи - [16]

Чем же все-таки объяснить этот массовый интерес к его судьбе в мрачные июньские дни 92-го? Необычностью биографии? Тем, что он – сын двух великих поэтов «серебряного века»? Но этим интересовался довольно узкий круг людей пятимиллионного города. К тому же первые статьи о Николае Гумилеве, как и издания его стихов, только начинали появляться, даже интеллигенция знала скорее имя поэта, чем его творчество15. Да и как могло быть иначе, если в 1990 г. вопрос о реабилитации Н.Гумилева еще рассматривался Прокуратурой СССР? Тогда один из «архитекторов перестройки», А. Н. Яковлев, занимавшийся реабилитацией незаконно репрессированных, на вопрос, не пора ли сделать это и в отношении Н. Гумилева, ответил: «Рано»16.

Может быть, массовый интерес ко Льву Гумилеву определялся его страшной судьбой? Но таких судеб было немало. К слову говоря, Л.Н. вообще не любил распространяться о лагерных годах. Одна из часто повторенных им фраз – «ученые сажали ученых» – вообще не вписывалась в принятые шаблоны разоблачений «сталинских репрессий».

Так чем же все-таки объяснить это массовое сопереживание с больным Ученым? Думается, это был какой-то инстинктивный порыв – осознание того, что из жизни уходит очень необычный человек, носитель такого знания, которое особенно пригодилось бы в «новое смутное время» России. И еще одно: люди устали от популизма, от пустозвонства политиков; здесь срабатывал контраст – Ученый был неизмеримо выше их, далек от этого мельтешения, просто был из какой-то другой сферы. Он был, пользуясь определением И. Р. Шафаревича, «громадномасштабный человек».

Говоря о Л.Н., хотелось бы вообще абстрагироваться от политики, но втягивание в нее (на каком-то обидно-низком уровне) началось уже на второй день после смерти. Не сказать о некоторых позорных деталях этих июньских дней невозможно. Надо только оговориться: мы будем говорить о «господине X» не как о представителе каких-то «злых» политических сил, а просто как о личности, как о взрослом человеке, отвечающем за свои поступки, а о «господине Y» – не как о представителе неких «добрых» сил, а опять же, просто как о личности, отношение которой к смерти, к памяти, к доброму имени Ученого проявилось в эти дни и позже.

Где должен быть похоронен Лев Николаевич? Сразу же отпало Комарове – он не хотел бы этого сам. Отпал Пушкин, с которым была связана часть детства – так считала вдова – Наталия Викторовна. Естественным было решение об Александро-Невской лавре, и если бы все решала Церковь, то проблем не было бы вообще. Л.Н. был в двадцатке церкви Воскресения Христова, что на Обводном канале, к тому же он и Митрополит Ленинградский и Ладожский Иоанн знали и высоко уважали друг друга. Но в условиях нашей непонятной жизни решала уже не Церковь или – в лучшем случае – мэр и Церковь...

Между тем мэр города, дав какие-то туманно-запретительные указания о Лавре, уехал в Москву. Еще 17 июня, на второй день после смерти Л.Н., «Санкт-Петербургские ведомости» писали: «Место погребения пока неизвестно». Кроме того, они сообщали, что «мэр предложил Литераторские мостки Волкова кладбища», а Наталия Викторовна резонно возражала: «Л.Н. – не писатель, а ученый...» Возражала и была права. Здесь похоронены Н. Добролюбов и В. Белинский, Д. Писарев и Н. Михайловский, Н. Лесков и С. Надсон. Правда, здесь же покоится и Д. Менделеев. Я не думаю, что опять играла роль только политика. Логичным (особо «популистски-логичным») для мэра было бы сделать все «по-хорошему» и привычно «возглавить» эту процедуру. Но сработало какое-то недомыслие, а может быть, и зависть...

Определять место похорон пришлось нам – нескольким близким друзьям покойного. Сомнений в том, где проводить гражданскую панихиду, не было – естественно, в доме Русского географического общества в переулке Гривцова, доме, который Л.Н. также считал своей «экологической нишей». Созвонившись со знакомыми в мэрии, договорились о приеме и поехали туда. На въезде в Смольный, на площади пикет незнакомых нам молодых «гумилевцев» с плакатом «Позор мэру!».

В «предбаннике» вице-мэра много ожидающих, и еще каких: пара генералов, солидные хозяйственники... Мы здесь явно не ко двору. Грустно соображаем, сколько же придется ждать, как вдруг холеная секретарша проявляет преувеличенное внимание именно к нам, а не к генералам:

«Шеф сейчас говорит по телефону с мэром и сразу же вас примет». Разговор шел долго, и можно было догадаться, что мэр, уехав в столицу, чего-то испугался, представив себе возможную реакцию в городе. Если вначале это промелькнуло догадкой, то через несколько минут нашло подтверждение, когда нас запустили к сверхпредупредительному, прямо-таки источающему доброжелательство вице-мэру. В этот момент мы могли получить от него все что угодно...

«Сценарий» визита в Смольный был обговорен с вдовой Л.Н. и его наиболее близким учеником – Костей Ивановым. Он должен был ждать нас на входе в мэрию (на лестнице Смольного), но почему-то не пришел. Когда мы согласовали с вице-мэром вопрос об Александро-Невской лавре, имея в виду самое достойное место там, вошла секретарша и передала ему листок. Это было заявление Наталии Викторовны, что она согласна на место в той части кладбища, которая ближе к Неве и отделена от «основного» лаврской стеной, то есть на Никольском кладбище. Бумагу секретарше принес уже упомянутый К. Иванов.