Лев Гумилев - [67]

), который возглавлял Институт этнографии Академии наук СССР. Академик являлся типичным представителем бесплодного схоластического теоретизирования , процветавшего в те времена — особенно в гуманитарной и обществоведческой сфере. Однажды Бромлей получил предложение от московского телевидения выступить одной из познавательных передач в дискуссии с Гумилёвым, академик отказался, заявив, что он, дескать, тугодум, а его оппонент соображает быстро и, не задумываясь, отвечает на любые вопросы. Встреча «один на один» не состоялась[48].

О зловредной деятельности Ю. В. Бромлея и его окружения в отношении Льва Николаевича наглядно свидетельствует и факт, приводимый в воспоминаниях Натальи Викторовны Гумилёвой: «<…> Тем временем на кафедре Ленинградского университета освободилось место заведующего отделением этнографии, и тут возникла возможность, наконец, назначить на эту должность доктора наук, коим только и являлся в Ленинграде Гумилёв. Будь это так, развитие советской этнографии пошло бы иным путем. Но Бромлей, директор Института, персона важная во властных структурах, поставил на это место Рудольфа Фердинандовича Итса, который и был-то тогда кандидатом наук. Но ему быстро присвоили звание доктора наук, а далее отделение этнографии постепенно превратилось в поле социальных химер неудачников от науки, не случайно отсюда вышли политики-демагоги, разрушившие через много лет СССР, люди без знаний, но с умением решать во властях национальные проблемы России, приведшие к крови. Последствия были самые печальные. Подчиненные обязаны были выполнять предписания Бромлея. Он нанес огромный вред нашему государству своими безграмотными советами и советами со своими друзьями, не знавшими нашей страны. Ибо ни истории, ни географии, ни этнологии они глубоко не знали, но упорно лезли в политику. Афганистан – на совести Бромлея и всей советской этнографии <…>».

«Академик В. Г. Трухановский объяснил мне, почему меня там (в АН СССР. — В. Д.) ненавидят, — вспоминал Лев Николаевич. — Три причины. Причина первая. "Вы пишете, — сказал он, — оригинальные вещи, но это не страшно, все равно мимо нас вы не пройдете, нам же их и принесете! Хуже другое (второе. — В. Д.) вы доказываете ваши тезисы так убедительно, что с ними невозможно спорить, и это непереносимо. И наконец, третье: оказывается, что мы все пишем наукообразным языком, считая, что это и есть наука, а вы свои суждения излагаете простым человеческим языком, и вас много читают. Кто же это может вынести <…>». Тогда же с подачи недругов, партийных и научных бюрократов в стране вошел в обиход придуманный ими ярлык «гумилёвщина», с помощью которого не раз расправлялись с другими нетривиально мыслящими учеными.

Впрочем, не все высокопоставленные партийно-государственные чинуши занимали обструкционистскую позицию в отношении учения Л.H. Гумилёва. Приятным исключением явился известный общественный деятель (и тоже поэт) Анатолий Иванович Лукьянов, работавший в то время в Президиуме Верховного Совета СССР. В силу своих административных возможностей, которые укреплялись по мере его карьерного роста, Лукьянов активно защищал Льва Николаевича от нападок разного рода научных и иных чиновников, а став в конце 1980-х годов Председателем Верховного Совета СССР, активно содействовал публикации его книг. Познакомились они в 1968 году, когда Гумилёв приезжал в Москву по делам, связанным с литературным наследством А. А. Ахматовой, предстоящей судебной тяжбой, — он пытался в очередной раз остановить разбазаривание и распродажу ахматовского архива. Опытный юрист по основной своей специальности, Лукьянов выступил на одном из заседаний, что не в последнюю очередь повлияло на частичное изменение судебного решения в пользу Гумилёва. Во время очередной встречи в неформальной обстановке А.И. Лукьянов записал на магнитофонную ленту воспоминания Льва Николаевича об отце и матери (ныне опубликованные).

Сам Гумилёв также боролся со своими хулителями и недругами как мог. Используя все возможные и допустимые средства, он пытался разорвать образовавшееся вокруг него кольцо форменной блокады. Неоднократно пробовал достучаться до самых высоких инстанций, но там принимали половинчатые или уклончивые решения. Он обращался в ЦК КПСС, другие управленческие структуры. Сложившуюся нетерпимую обстановку вокруг него самого и его работ оценивал следующим образом: «В науке споры неизбежны. Благодаря спорам наука развивается. Но полемика может быть научной и антинаучной. Научная полемика — это возражение против выводов, которые представляются оппоненту противоречащими факту и логике; антинаучная полемика — это осуждение личности оппонента, ради чего привлекаются разные сведения, порочащие противника, причем это делается часто вопреки логике и с привлечением не всех фактов, а только тех, которые полезны полемисту. Лимит научной полемики — уточнение выводов и прогресс науки; лимит полемики антинаучной — хулиганство, а иногда и преступление <…>».

Сам Гумилёв предпочитал не обивать пороги официальных кабинетов. Чиновничью камарилью он на дух не пере­носил, хотя и воспринимал как неизбежное и неискоренимое зло, своего рода раковую опухоль, пустившую глубокие метастазы в теле человечества. Чиновники были всегда, в любые времена и при любой формации. По своей неэффективности и невероятной прожорливости современное чиновничество мало чем отличается от бюрократических структур Древнего Египта, Вавилона или Китая. При этом антигуманная сущность чиновника не меняется от того, в каком обличье он выступает и в какой сфере процветает — в науке ли, в государственно-партийном ли аппарате или в жилищной конторе.