Лев Гумилев - [39]

Птица относилась к той категории лиц, с коими можно было серьезно обсуждать любые научные, искусствоведческие и литературоведческие проблемы (из тех, разумеется, которые, занимали так же и Льва). Она выслала другу несколько ценных книг и толковых научных справок. Но научные темы постоянно перемежевывались в их письмах с житейскими. «<…> По поводу истории Востока ты оказалась почти права, — пишет Гумилёв. — Я занимаюсь без плана, т. к. меня лимитирует скудость литературы, но она подобралась так, что подготовлен огромный материал: хронология, источниковедение, историческая география и т.п. Охват тоже получился немалый от Желтого до Аральского и Каспийского морей. Но система всего этого материала пока только в моем черепе. Очевидно, для окончания необходимо минимальное улучшение условий. Но зато будет действительно все понятно: что к чему и почему. Если бы ты могла достать Геродота и Страбона, точнее, те части их сочинений, где говорится о Ср<едней> Азии, но это слишком трудно и сложно. Покупать книгу для одной-двух справок — роскошь не для нас. Письма твои мне нравятся: они становятся все бестолковее и милее и как-то теплее. Мумма, я не буду осуждать тебя, если у тебя и сейчас есть "друг", но мне было бы приятнее, чтобы именно сейчас его не было. Ты мне об этом напиши, не скрывая ничего; лупить я тебя буду не за это, а за то, что будучи не виновата, ухитряешься выглядеть виноватой. Плохого, я теперь вижу, действительно нет, т<о> е<сть> такого, чего нельзя было бы как-нибудь оправдать. А получается, что ты сама себе прокурор и если бы не Васина защита, ты опять бы все испортила. Но теперь я уж сам буду этим твоим наклонностям препятствовать. А еще мне интересно: работаешь ли ты на том же месте перед окном, или что-нибудь переменилось.

Я совершенно не могу представить маму на другой квартире[26].

Что это за квартира? Большая ли, тихая ли? Где там Ира (дочь Пунина. — В. Д.)? Куда девался ее вежливый муж? Мама держала меня в неведении по поводу самых простых, бытовых, предметов, которые никто и не думал запрещать описывать. Дополни сие, если хочешь.

А что тебе интересно знать про меня? Спрашивай, ибо я не знаю, о чем стоит писать. Смотрели мы недавно два индусских фильма: «Бродягу» и про певца. Все в восторге, и я в том числе. Интересно, что хоть индусы и усвоили кинотехнику, они остались индусами. Первый фильм – шиваистский: исступленный, не приемлющий мира, а второй вишнуистский: любовь, переплетенная с искусством, торжествующее примирение, забитая ненависть и смерть не от злобы людской, а от природы. Трудно сказать, какой лучше, оба прекрасны и неожиданно – новы. Я сейчас почти ничего не читаю, ибо работаю в ночной смене. Сегодня, при колке дров, растянул мышцу на левой руке – болит. <…> Тебе не один поцелуй, а множество, ибо письмами твоими я, наконец, доволен, Мумма… L.»

О любви писали оба, постоянно, помногу поначалу и взахлеб, но каждый вкладывал в понимание любви свой собственный смысл. Лев утверждал: «Ты 40000 раз права в своей логике и ни в чем передо мной не виновата, есть кое-что недосказанное, и оно просто ужасно для меня. Это ужасное находится в первой части письма. Во-первых, твое рассуждение о любви. Я полагаю, что любовь– это желание 1) быть вместе и 2) причинять объекту радость. Причем здесь чувство собственности? Я, напр<имер>, хочу быть с тобой в одной комнате и радоваться твоему доброму расположению духа. Для этого и заключают, по-моему, брак, который тебе столь противен, как ты утверждаешь. Еще одно условие — измена разрушает все — а что такое измена, ты знаешь. Во-вторых, необходимо внимание друг к другу; не как к объекту чувств, а как к самостоятельной персоне. И тут не совсем благополучно: я не на лепестках розы, мне очень тошно жить, и я сомневаюсь, стоит ли начинать заново. Ты знаешь, что меня занимает комбайна и ты. Потеряв вас обеих, я не стал веселее и живее. Интеллект мой не пошатнулся, но дистрофия нервной системы налицо. Жить можно, когда есть к чему стремиться — а что ты предлагаешь: при встрече поцеловаться и потом решать, что дальше, да не сразу, а фантастически долго. И при этом ссылаешься на свой характер и что ты всегда была такая. Ну, нет. Для Глеба (недавний гражданский муж Птицы. — В. Д.) нашлось у тебя и место и забота и всепрощение, тогда как для меня, после каждой экспедиции, были только сюрпризы. Значит, тут дело не в твоем характере, который мне известен, а в твоей доброй воле. Характер-то у тебя хороший, по крайней мере был, а вот доброй воли и тогда не хватало. Я полагаю, что живя вместе с Глебом, ты отошла от Вл<адимира> Серг<еевича> (Любинский = «Птибурдуков». — В. Д.). А для меня ты и этого не сделала. Я не бросаю в прошлое камнем, но знаю, что половины или 1/3 тебя я не хочу. Пусть лучше тогда ничего не будет. Возникает и еще вопрос: а вздумала бы ты написать мне, если бы Глеб не пил и не скандалил? Похоже, что нет. Это я не в осуждение тебе говорю, а потому что хочу, чтобы ты не сваливала на свой милый характер свои глупости; а то у тебя характер вроде беса из басни, который учит монаха печь яйца на свече.