Лев, глотающий солнце - [40]

Шла я, как всегда., в квартиру сестры. Теперь — формально мою, но внутренне — все равно ее и только ее.

Мне позвонил парень, который квартиру смотрел, и попросил разрешения уточнить кое-какие детали, заглянув еще раз.

Почему-то, когда я увидала потенциального покупателя, в душе у меня шевельнулась непонятная тревога. Он ждал меня на углу дома, возле арки, подтаявшие сосульки с грохотом падали рядом с его ногами, обутыми в коричневые замшевые полусапожки, в которые были заправлены черные джинсы. Парень курил; дымок от сигареты завивался так причудливо, будто выползал из трубки факира.

— Я вас не узнал, — сказал он, когда я подошла к нему и поздоровалась.

— Пойдемте.

Мы поднялись на третий этаж, я открыла дверь, парень зашел и, очень быстро, не раздеваясь, обойдя комнату, кухню и коридор, вернулся ко мне, севшей в кресло в ожидании его решения, и спросил:

— Вы кому-то пока квартиру сдаете?

Я удивилась: «Нет».

— Видите ли, я проходил пару раз мимо, вечерами, и в вашей квартире был свет. Я решил, что там живут, не подумал, что вы сами могли там что-то делать. Вы же сказали, что квартира пустует.

— Вам показалось, — сказала я, — наверное, это было окно соседа.

Парень промолчал.

— Ну что насчет главного? — Мне уже скорее хотелось узнать его решение: самое противное — неопределенность. Даже в таких делах.

— В общем я не против. Правда. надо сходить еще в ЖЭУ и узнать насчет ремонта. Ваш старик — сосед ничего не мог сказать точно: у него в квартире все трубы, как в позапрошлом веке. А он утверждает, что ремонт капитальный был, только он от ремонта отказался.

— Почему? — Поинтересовалась я.

Парень усмехнулся.

— Объяснил, что некому убирать потом было бы мусор…

— Понятно.

— Я завтра с утра буду в ЖЭУ, а после обеда вам позвоню.

Мы вышли из квартиры. Я хотела было позвонить в дверь Василию Поликарповичу и зайти к нему минут на пять, но — передумала. Пойду лучше почитаю дальше, решила я.

Во дворе гуляли старушки и детвора.

— Во-он то окно, верно? — Вдруг приостановившись, показал парень. Я подняла голову. Это было окно сестринской квартиры. У меня тут же похолодели ладони.

Мы прошли через двор; заглохший фонтан показался мне сейчас похожим на отколовшийся глаз от гипсового слепка с гигантского мертвого лица.

— Я на машине, — сказал парень, — а вы, вроде бы… остановились где-то близко?

— Да, недалеко, я пройду пешком.

И я, подняв воротник полушубка, чтобы не так мерзли открытые уши, поспешила по проспекту в гостиницу.

Выпив в номере горячего кофе, я попыталась спокойно проанализировать, чтобы значил свет в пустой квартире сестры. Моя нелюбовь к детективам, в которой я уже признавалась, сразу заявила о се6е: из всех версий (воры, привидения, Филиппов и тому подобное) я выбрала самую безобидную: у Василия Поликарповича вполне возможно остался дубликат ключей от жилья соседки, к нему два дня подряд приходили гости, их негде было положить и он открыл им пустую квартиру, и они там пьянствовали и спали.

Я успокоилась, приняла ванну обрызгала волосы приятными французскими духами, надела пижаму и легла в постель с тетрадкой сестры. Мне понравилось собственная трезвая сообразительность и настроение у меня, возможно, впервые в этом городе, стало неплохим.

И сестра тут же откликнулась мне:

«4 февраля …

Сегодня у меня чудесное настроение: Карачаров вызвал меня, расспросил о том, как прошла специализация, похвалил мой доклад на конференции и разрешил мне заниматься тем, что меня интересует: рассмотрением психопатологии с точки зрения психологии — и даже парапсихологии. Я сказала ему, что считаю психопатолию контагиозной, семейной, а не индивидуальной. Он напомнил точку зрения Кемпинского, что в психбольницу попадает отнюдь не самый больной, а просто самый тонкий и слабый член семьи. В общем, он одобрил все, о чем я думала еще в университете… Правда, сегодня почему-то не видела в институте Филиппова, это немного огорчило меня: наверное, я уже привыкла к его горячему взгляду, как замерзшая кошечка, гулявшая долго сама по себе и вдруг попавшая в уютный семейный дом, привыкает к огню камина…

Маме сегодня получше — она не рыдает, не обвиняет нас с теткой в том, что мы хотим ее смерти, а лежит и напевает слабым голосом романсы. Тетя Саша готовит в кухне ужин, пахнет гречневой кашей и чем-то еще, вроде, корицей. А я сижу у себя в комнате, пью чай и пишу, мельком посматривая в телевизор. Какой-то журналист в очках патетично говорит о «перестройке и переменах в стране». Я лично пока ничего нового у нас не вижу — только одни слова. Наш лидер обладает поразительной способностью всегда отвечать не на заданный вопрос, а на тот, на который ему хочется — и отвечать долго, пространно, путано, внушая слушателем своим уверенным голосом, что то, что он говорит — истина, а по сути — то он не говорит ничего. В душе он. видимо, чувствует себя Лениным, А свою супругу считает Н.К.После революции некоторое время был НЭП, а потом, кажется, снова всех пересажали. У него нет новых идей — он копирует и только. Оттого можно ждать всего того, что описано в школьных учебниках. Только с каким результатом? Иногда мне кажется, что Россия — загадка для многих умов исключительно потому, что все, что в ней происходит, даже в политическом смысле, порождено исключительно «психической энергией» — энергией коллективного бессознательного желания народа. Вот сейчас, например, я бы ждала «разгула русского разбойного духа» — то есть после того, как «коллективные желания» долго держали в закупоренной бутылке, в ней началось брожение — и можно предположить, что произойдет «перевертыш» — на долгое время ложная мораль будет отброшена, но заменится она не нравственной подлинной нормой, а тем, чем всегда чревата ложная мораль — аморальностью. Во всех смыслах и во всех сферах. Ладно. Ну ее — политику. Лишь бы мир был, лишь бы любовь была, а все остальное — другая жизнь для других людей.