Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт - [15]

Яхин-Боаз плыл близко от стены, позволяя течению поднести его к бетонным ступеням, что спускались к воде. Здесь он выволокся на берег, шатаясь, поднялся по ступеням и остановился у запертой калитки, отгораживавшей ступени от мостовой. Он посмотрел во все стороны, но льва не увидел.

Перед ним стояли юноша и девушка, лица бледные, косматые волосы косматее прежнего. Они тянулись вперед помочь ему перелезть через калитку, но Яхин-Боаз, все еще неистово дрожа, сумел перебраться сам.

– Вы нормально? – спросил парень. – Что произошло?

– Да, я нормально, спасибо, – ответил Яхин-Боаз на своем языке. – А вы что видели?

Юноша и девушка сконфуженно затрясли головами, и Яхин-Боаз повторил, уже по-английски:

– Спасибо. Что вы видели?

– Вы остановились возле нас, развернули кусок мяса и бросили его на мостовую, – сказала девушка.

– Потом мясо задергалось и запрыгало, – продолжил юноша, – разорвалось на куски и пропало. После этого вы закричали и прыгнули в реку. Что случилось?

– Больше вы не видели ничего? – спросил ЯхинБоаз.

– Это всё, – ответил юноша. – Вы уверены, что вам нормально? Вам разве помочь не надо? Что произошло с мясом? Как вы это устроили? Почему прыгнули в реку?

– Вы гипнотизер? – спросила девушка.

Яхин-Боаз, смердя рекой и стоя в растекавшейся луже, покачал головой.

– Все нормально, – произнес он. – Я не знаю. Спасибо вам большое. – Он повернулся и побрел домой медленно и с опаской, часто останавливаясь и оборачиваясь.

12

Боаз-Яхин стоял на обочине. На спине рюкзак. Его черный гитарный чехол, горячий от солнца, стоял, прислонившись к Боаз-Яхину. Дорога мерцала от зноя. От дома он и на пятьдесят миль не отъехал – и не знал, отправила ли мать за ним полицию. Мимо, как пули, ныли машины, за ними тянулись долгие отрезки пустоты и тишины.

Тарахтя, подъехал старый, горбатый с виду открытый грузовик, заваленный апельсинами, и остановился, смердя мешаниной топлива, апельсинов и древесины апельсиновых ящиков. Из окна высунулся водитель. На нем была старая черная фетровая шляпа, у которой отрезали поля. Оставшееся было слишком велико для ермолки и слишком мало для фески. Лицо его выражало слишком многое.

– Куда движешься? – спросил он.

– В порт, – ответил Боаз-Яхин.

– Влезай, – сказал водитель.

Боаз-Яхин влез и положил рюкзак и гитару на полку за сиденьем.

– Что в гитарном чехле? – спросил водитель, перекрикивая рев и грохот грузовика, когда они тронулись.

– Гитара, – ответил Боаз-Яхин.

– Спросить не вредно, – сказал водитель. – Мог быть и автомат. Не станешь же ты утверждать, что у всех с гитарным чехлом в нем гитара. Законы вероятности против.

– В фильмах, мне кажется, гангстеры берут футляры от скрипок, – заметил Боаз-Яхин.

– Так то в фильмах, – сказал водитель. – В жизни совсем другое. Жизнь полна сюрпризов.

– Да, – зевая, сказал Боаз-Яхин. Он откинул голову на спинку сиденья и закрыл глаза, вдыхая сложный запах топлива, апельсинов и древесины апельсиновых ящиков.

– Фильмы, – произнес водитель. – Вечно в фильмах полно мужиков с оружием. Как ты считаешь, почему?

– Не знаю, – ответил Боаз-Яхин. – Людям нравится возбуждение, насилие.

– На афишах вечно, – продолжал водитель, – герой целит из пистолета, стреляет из ружья. Потому что мы, мужчины, чувствуем себя безоружными. Улавливаешь?

– Нет, – ответил Боаз-Яхин.

– Я разговаривал с профессионалами – с учеными, с лекторами, – сказал водитель. – Это весьма распространенное эмоциональное состояние. Мы, мужчины, чувствуем себя без оружия. Понимаешь?

– Нет, – ответил Боаз-Яхин.

Водитель протянул руку, схватил Боаз-Яхина между ног, крепко сжал, убрал руку, не успел Боаз-Яхин вздрогнуть.

– Вот что я имею в виду, – сказал водитель. – Мужское оружие.

Боаз-Яхин достал рюкзак с полки за сиденьем и положил его себе на колени.

– Ты это зачем? – спросил водитель.

Боаз-Яхин не ответил. Водитель с горечью кивнул, глядя на дорогу, обе руки – на руле.

– Им бы фильмы снимать о бабах, которые отбирают у нас оружие, – сказал он. – Правда никому не нужна.

– Можете высадить меня в этом поселке, куда мы въезжаем, – сказал Боаз-Яхин. – У меня тут дядя живет, и мне надо его повидать прежде, чем поеду в порт.

– Я тебе не верю, – сказал водитель. – Ты ничего не говорил о дяде, когда я тебя подобрал.

– Я забыл, – сказал Боаз-Яхин. – Но мне надо с ним повидаться. Я должен сойти здесь.

Они уже почти въехали в поселок. Грузовик, ревя и грохоча, даже не сбавил ход.

– Я могу высунуться в окно и позвать на помощь, – произнес Боаз-Яхин.

– Валяй, – сказал водитель. – Ты, верно, из дому сбежал. Начнешь ерепениться – я тебя в полицию сдам.

С обеих сторон пролетал поселок: куры, собаки, дети, дома, заправки, навесы, лавки, фургоны, машины, грузовики, автоматы с газировкой, шест цирюльни, кинотеатр, заправки, дома, дети, собаки, куры. Грузовик ревел и грохотал. Поселок уменьшался в зеркале заднего вида.

– Ты жесток, – сказал водитель. – Жесток, как вся молодежь. Вы приходите в этот мир, желаете того и сего. «Возьми меня сюда, возьми меня туда», – говорите вы миру. Вы не смотрите на людей, которые предлагают вам дружбу, а не только подвезти вас или накормить, или за чем вы там еще протягиваете руку. Вы не видите их лиц. Для них у вас нет чувств.