Лев Африканский - [14]

Это вызвало ропот со стороны Абу-Хамра, но вполне устраивало Астагфируллаха. Для последнего поиск любой ценой новых идей означал грех, главным было вести себя в соответствии с учением Всевышнего в том виде, в каком его услышали и прокомментировали предки. „Кто осмелится заявить, что он ближе к Истине, чем Пророк и его сподвижники? Оттого мусульмане дрогнули перед лицом врага, что отклонились с пути истинного, позволили проникнуть порче в нравы и мысли“. С точки зрения врача история учила иному. „Золотой век ислама, — говорил он, — это времена халифов, раздававших золото ученым и переводчикам, проводивших вечера в беседах на философские и медицинские темы в компании с захмелевшими поэтами. Разве Андалузия была так уж плоха, когда визирь Абдеррахман изрекал смеясь: „О ты, которая кричишь: сбегайтесь на молитву! Лучше бы ты кричала: сбегайтесь на выпивку!“ Мусульмане дрогнули лишь тогда, когда тишина, страх и покорность затмили их умы“».

У меня создалось впечатление, что отец пристально наблюдал за всеми этими спорами, но окончательно так ничего для себя и не решил. И десять лет спустя его рассуждениям не хватало убежденности.

«Мало кто из гранадцев следовал за врачом по пути неверия, однако кое-какие его мысли все же вносили сумятицу в умы. Об этом свидетельствует хотя бы дело с пушкой. Я тебе уже рассказывал о ней?»

Это случилось к концу 896 года. Все дороги, ведущие в Вегу, оказались в руках кастильцев, а продовольствия не хватало. Над Гранадой свистели пушечные ядра; под градом которых рушились кварталы, расположенные на вершине скалы, слышались стенания плакальщиц; в общественных садах сотни нищих в лохмотьях встречали зиму, которая обещала быть долгой и суровой, и дрались за последнюю ветку последнего срубленного дерева; люди шейха бродили по улицам, выискивая, к чему бы придраться.

Бои вокруг осажденного города стали более редкими и менее ожесточенными. Кастильская артиллерия косила гранадских конников и пехотинцев, и те более не отваживались удаляться от крепостных стен, ограничиваясь ночными вылазками на вражеские позиции, похищением оружия или скота, что было делом хоть и отважным, но малоперспективным, поскольку не способствовало ни прорыву осады, ни снабжению города продовольствием, ни даже воодушевлению его жителей.

И вдруг пополз слух, но не из тех, что подобны водяной пыли, сопровождающей слишком тяжелое дождевое облако, а из тех, что обрушиваются на землю подобно летнему ливню, перекрывая все обычные шумы. Он привнес в события нечто смешное, без чего не обходится ни одна драма.

«Стало известно, что Абу-Хамр приобрел пушку, захваченную у врага горсткой лихих солдат, согласившихся за десять золотых монет доставить орудие в его сад».

Отец поднес к губам чарку с оршадом и не спеша сделал несколько глотков, после чего, не обращая внимания на мой недоумевающий вид, продолжал:

«У гранадцев пушек отродясь не бывало, а так как Астагфируллах не переставал повторять, что это дьявольское изобретение производит больше шуму, чем причиняет урону неприятелю, они свыклись с мыслью, что такое новое и сложное орудие может принадлежать лишь врагу. Почин доктора вверг их в изумление. В течение нескольких дней нескончаемая вереница и старых, и молодых прошла через его сад, чтобы взглянуть на „эту штуку“, причем все держались на приличном расстоянии и вполголоса обсуждали ее округленные формы и угрожающее жерло. Абу-Хамр пожинал плоды своей победы над соперником. „Скажите шейху, пусть придет взглянуть, чем все дни проводить в молитвах! Спросите, умеет ли он так же ловко поджигать фитиль, как фолианты!“ Самые богобоязненные быстро ретировались, бормоча под нос проклятия, а прочие расспрашивали доктора, как она устроена да что будет, если применить ее против Санта-Фе. Разумеется, этого он не знал, и тем не менее его объяснения произвели сильное впечатление.

Ты, вероятно, догадался, сынок, что пушка эта так никогда и не послужила гранадцам. У Абу-Хамра не было ни снарядов, ни пороха, ни артиллеристов, и его гости стали над ним посмеиваться. К счастью для него, мухтасиб, главный надзиратель за порядком, не на шутку встревожился скоплением народа, велел забрать пушку у ее нового хозяина и доставить в резиденцию султана. Больше ее никогда никто не видел, но говорить — говорили, а больше всех сам доктор, не устававший повторять, что она одна могла помочь мусульманам одолеть врага и что до тех пор, пока они не решатся приобрести либо изготовить большое количество подобных орудий, им будет грозить опасность. Астагфируллах проповедовал прямо противоположное: только благодаря самопожертвованию можно одолеть завоевателей.

Примирить их предстояло султану Боабдилю, который намеревался обойтись без пушек и самопожертвования. Пока доктор с шейхом спорили по пустякам, а Гранада пребывала в неизвестности относительно своего будущего, хозяин города думал лишь о том, как уклониться от столкновения с противником. И слал королю Фердинанду послание за посланием, в которых обсуждалась дата его отречения от престола: осаждавший считал, что это должно свершиться в считанные недели, а осаждаемый просил отсрочку в несколько месяцев, возможно, надеясь, что рука Всеблагого смешает тем временем ненадежные людские договоренности каким-нибудь посланным свыше катаклизмом — потопом, землетрясением либо чумой, — который подкосит испанских владык».