Лев Африканский - [106]

В темнице я отнесся к этому событию как к личному реваншу по отношению к Адриану и его мечтам о крестовом походе. В последующие месяцы условия моего содержания ужесточились — ни книг, ни калама, ни бумаги, ни чернил, ни даже лампады мне не полагалось — все мои связи с внешним миром прервались, а мой страж делал вид, что не понимает ни одного языка за исключением какого-то германского диалекта, и вот тогда я стал воспринимать письмо Аббада как реликвию и повторять фразу о взятии Родоса как магическое заклинание.

Однажды мне приснился сон. Я увидел Солимана, но под тюрбаном его было детское лицо — лицо Баязида. Он одолевал гору, чтобы прийти мне на выручку, но опоздал. Я проснулся, по-прежнему запертый в четырех стенах.

Темнота, холод, бессонница, отчаяние, тишина… Чтобы не спятить, я стал по пять раз в день молиться Богу своих детских лет.

Я ждал, когда из Константинополя ко мне протянется спасительная рука. Но мой спаситель был гораздо ближе, да окажет ему Всевышний помощь!

ГОД КЛИМЕНТА [58] 930 Хиджры (10 ноября 1523 — 28 октября 1524)

Шаги по коридору, голоса, резкие звуки отпираемой ключом и медленно поворачивающейся на ржавых петлях двери. Я вскочил с постели, ожидая появления в своей камере нежданных гостей.

Вошел один человек. Узнав в нем Гвичардини, я сделал шаг, готовясь обнять его, но что-то меня удержало, словно какая-то невидимая преграда встала на моем пути. То ли на меня так подействовало его, словно выточенное из мрамора лицо, то ли его молчание, длившееся дольше положенного, то ли необычная скованность движений? Мне показалось, что его уста улыбаются, но я был не уверен, мешала темнота; когда же он заговорил, голос его звучал бесстрастно и подчеркнуто строго:

— Вас желает видеть Его Святейшество.

Горевать мне или радоваться? Для чего Адриану понадобилось меня видеть? Почему за мной прислали лично Гвичардини? Непроницаемое выражение лица флорентийца не позволило мне задать ему вопросы. Я выглянул в окно. Было часов шесть или семь утра, но какого дня, какого месяца? Пока мы шли по коридору, соединявшему замок с Ватиканом, я спросил об этом у охранника. Ответил мне как можно суше сам Гвичардини:

— Сегодня пятница, 20 ноября 1523 года.

Он постучал в маленькую дверцу и вошел, подав мне знак следовать за ним. Там, где мы очутились, стояло три красных кресла. Он сел, не предложив мне последовать его примеру.

Я никак не мог взять в толк, отчего он себя так ведет. Близкий друг, доверенное лицо, тот, кто так ценил мое общество, с кем мы столько шутили, острословили и — на тебе.

Вдруг он поднялся.

— Святой Отец, вот пленник!

В маленькую дверцу за моей спиной бесшумно вошел Папа. Я обернулся.

— Силы небесные!

Это было все, что я мог выговорить в ту минуту. Я пал на колени и вместо того, чтобы поцеловать руку понтифика, взял ее, приложил к своему лбу и залитому слезами лицу, к дрожащим губам.

Он спокойно отнял ее.

— Я должен отслужить обедню. Вернусь через час. — И вышел.

Я остался стоять на коленях. Гвичардини расхохотался. Тут я подступил к нему с угрожающим видом:

— Что ж мне делать — обнять тебя или поколотить?

Он расхохотался еще пуще. Не дожидаясь приглашения, я рухнул в кресло.

— Франческо, скажи, я сплю? Ведь это кардинал Джулио был здесь только что во всем белом? Ведь это его руку я целовал?

— Кардинала Джулио Медичи больше не существует. Вчера он был избран Папой и взял себе имя Климент, седьмой по счету.

— Боже правый!

Рыдания душили меня.

— А Адриан? — удалось мне наконец выдавить из себя.

— Вот уж не думал, что его исчезновение так тебя опечалит!

Я со всех сил толкнул его в плечо, но он не стал уклоняться, понимая, что заслужил это.

— Папа Адриан покинул нас два месяца назад. Говорят, был отравлен. Когда весть о его кончине распространилась, неизвестные лица разукрасили гирляндами дверь его лекаря в благодарность за то, что он спас Рим. На конклаве завязалась настоящая битва между кардиналом Фарнезе и кардиналом Джулио. У первого было как будто бы больше сторонников, но в результате голосования выяснилось, что князья Церкви желают видеть во главе этого города великодушного Медичи. Наш друг был избран. Что тут началось в городе! Одной из первых мыслей понтифика была мысль о тебе, я тому свидетель. Он хотел тотчас освободить тебя, но я упросил его о позволении устроить маленький спектакль. Простишь ли ты меня?

— Не знаю! — ответил я и горячо обнял его.

— Маддалена и Джузеппе ни в чем не нуждались. Я бы посоветовал тебе отправиться поскорее к ним, но придется дождаться Папу.

Флорентиец поведал мне обо всем, что произошло за время моего заключения. Вернувшись, Папа просил нас обоих не беспокоиться и без всяких церемоний занял одно из кресел.

— Я думал, лучшие шутки в Риме устраивал покойный кардинал Бибьена. Однако и мессир Гвичардини преуспел на этом поприще. — Он откинулся на спинку кресла, и на чело его набежала тень заботы. Он внимательно изучал меня. — Прошлую ночь мы долго говорили с Франческо. Посоветовать мне что-либо в вопросах веры он не в состоянии, однако Провидение возложило на меня еще и ответственность за государство и защиту трона Петра от посягательств извне. И в этом советы Франческо, как и ваши, Лев, для меня чрезвычайно ценны.