Летят наши годы - [7]

— Ну, будь здорова, недотрога!..

Редкие и непонятные эти посещения волновали и сердили Полину; каждый раз после его ухода она давала себе слово на чем-нибудь одернуть его. Но стоило Полякову прийти снова, как вся решимость Полины улетучивалась: повода одернуть его не находилось, и она, чувствуя на себе его пристальный взгляд, крутилась между столиками.

…За окном быстро смеркалось. Полина включила свет, прошлась по пустому буфету, додумывая свои мысли, словно торопилась перед кем-то оправдаться.

Что же, ведь ничего и не было! Теперь приехал Федя, и тем более ничего не может быть. Глупости все это, лезли всякие дурные мысли от скуки!

Дверь приоткрылась, но никто не входил. Полина, прибиравшая за перегородкой, выглянула. Недоуменно рассматривая пустой буфет, в дверях стоял Федор. Увидев жену, он широко заулыбался.

— Входи, входи! — Полина проворно выбежала из-за стойки. — Где загулял?

Федор Андреевич потрогал щепоткой бороду, разгладил усы.

— У Воложского?

Корнеев засмеялся, утвердительно закивал.

— Налить немножко? — показала Полина на бутылки.

Муж покачал головой и неожиданно обнял Полину.

— Ну, ну! — вывернулась она, смеясь и грозя пальцем. — Я на работе. Сиди смирно, скоро пойдем.

Полина вернулась за стойку, лукаво и строго поглядывая на мужа.

Федор прошелся по буфету, с любопытством осматривая его, потрогал весы, ткнул пальцем себе в грудь и тут же показал на стойку — можно туда?

— Иди, посмотри, — улыбнулась Полина.

Впервые в жизни Корнеев оказался по другую сторону стойки.

Помещение буфета выглядело отсюда по-другому, как с капитанского мостика, — все на виду.

Федор Андреевич попытался представить себя за стойкой со стороны — забавно, словно на выставке! А то, что за стойкой стояла Поля, казалось обычным, и, секунду поразмыслив, Федор Андреевич понял, в чем дело: с первого же дня знакомства он привык видеть Полю, отделенную от других примерно такой же деревянной стойкой, в школьной библиотеке. Тогда, правда, на ней не было белого халата. В халате Поля была похожа на молодого врача. До войны, кстати, Корнеев советовал жене поступить в медицинский институт. Поля не захотела: учись да учись, а жить когда?..

— Ну, иди, а то кто войдет, — погнала Полина.

И вовремя.

Едва Корнеев уселся за крайний столик, как в буфет вошел высокий широкоплечий детина в защитном бушлате, который был ему явно узок: казалось, что зеленые металлические пуговицы вот-вот брызнут напрочь.

— Налей-ка, хозяюшка, чего покрепче, — скользнув взглядом по Корнееву и шлепнув на стул авоську с бельем, попросил он. Разглядев Полину, посетитель восхищенно щелкнул языком, двинулся к стойке: — Вот это хозяюшка, тут не хочешь, а выпьешь!

В груди у Федора Андреевича что-то неуклюже шевельнулось. Настороженно прислушиваясь к шутливым и грубоватым комплиментам человека в бушлате, Корнеев хмурился. Полину, вероятно, ежедневно одолевают таким вниманием, любителей выпить и поухаживать много. Напрасно она ушла из школы: люди там культурные. Писала, что трудно жить, плохо с питанием. Тогда, вдалеке, и ему такое решение казалось правильным: только бы выжила, не болела, была сыта!.. Запоздалая ревность, которая там, на фронте, а потом в госпитале, казалась смешной и беспредметной, теперь, когда Поля снова стала близкой, вспыхнула в сердце и остро, неприятно посасывала.

— Был бы помоложе, приударил! — продолжал балагурить человек в бушлате.

— Он тебе приударит, — слегка порозовев и показывая на Федора Андреевича, засмеялась Полина. — Муж вон сидит!

Мужчина оглянулся, добродушно посмотрел на Корнеева.

— А я такое говорю, что и мужу слушать приятно. Верно, товарищ?

Федор Андреевич молчал.

Человек заметно смутился:

— Ничего плохого я не сказал, пошутил, и все.

Буфетчица отошла, ее муж, в офицерской шинели и фуражке, сидел молча.

— Подумаешь, гордый какой! — рассердился человек в бушлате. — Слово ему сказать трудно! Немой ты, что ли?

Корнеев кивнул.

— Что? — ошеломленно переспросил человек и, увидев, как побледнело лицо буфетчицы, кажется, готовой вцепиться в него, густо побагровел.

— Прости, товарищ! Не знал. Фронтовик?

Корнеев снова кивнул.

Посетитель крякнул, удрученно посмотрел на Корнеева.

— Видал, как ненароком обидеть можно своего же брата! У меня, знаешь, у самого живого места нет, весь побит. Вот! — Он вытянул левую руку. Пальцев на руке не было, раздавленный лиловый шрам начинался с запястья и скрывался под коротким рукавом бушлата.

Перекинув авоську, человек протянул Корнееву правую, здоровую, руку, дрогнувшим голосом сказал:

— На, браток, пять и не обижайся!

Федор Андреевич поднялся, крепко пожал широкую ладонь фронтовика.

Сутулясь, громко стуча тяжелыми солдатскими сапогами, тот вышел.

Полина сердито убирала посуду, бутылки. «Чего она сердится?» — с удивлением думал Федор Андреевич, пытаясь поймать ускользающий взгляд жены. У самого Корнеева вся только что разыгравшаяся сцена оставила лишь немного грустное чувство.

4.

После приезда Корнеева прошло уже пять дней, но каждое утро, пробуждаясь, он с изумлением обнаруживал, что под ним не госпитальная койка, а мягкая постель. Ох, и здорово же это!