Летучий голландец - [20]

— Вот, — сказала она. — Это он…

— Он был белый? — спросил Банан.

— Он был абсолютно белый! — подтвердила Мартышка.

Банан пристально вгляделся в халат, но ничего особенного не увидел.

— Нет, — сказал он. — Не помню!

— Что не помнишь? — спросила сестра.

— Да бред, — ответил Максим, — но очень важный, про Палтуса… Он мне приснился…

— И поэтому ты прилетел… — грустно сказала сестра.

— Извини, — сказал Максим. — Но я бы и так прилетел…

— Давай вспоминать вместе! — сказала сестра и, помолчав, спросила: — Ты был пьян?

— Да, — ответил Банан. — Я пил виски… Много виски…

— У меня нет дома виски, — тихо сказала сестра. — Вот водка…

— Это не то… — пробурчал Банан.

Сестра встала и пошла к серванту. Открыла дверцу и стала там копаться. А потом вернулась к столу с узкой высокой четырехгранной бутылкой, внутри которой что-то виднелось.

— Может, подойдет?

Максим взял бутылку.

В желтоватой жидкости плавала маленькая змейка, а еще торчали какие-то корешки.

— Вроде бы вьетнамская, — сказала сестра. — Знакомый принес…

— Приятель! — по-доброму ухмыльнулся Банан.

Сестра покраснела.

— Капитан! — уважительно сказал Максим, помня, как высоко в этом городе котировались капитаны.

— Штурман! — поправила сестра и добавила: — Он меня моложе!

«Я тоже ее моложе!» — подумал Банан и налил себе рюмку желтоватого пойла.

Оно было крепкое и горьковатое, голова как-то странно почувствовала себя на плечах.

Банан налил вторую и залпом выпил.

Голова заскрипела и принялась проворачиваться, как пробка на бутылке.

— Не гони так! — испугалась сестра.

— Мне надо вспомнить! — вскричал Максим и вылил в себя третью.

Голова сорвалась с резьбы и вдруг взлетела.

Он увидел свое обезглавленное тело и сестру, бережно поддерживающую его на стуле. Из шеи хлестала еще не начавшая сворачиваться кровь. Только была она не красная, а желтая, под цвет вьетнамского пойла.

Он попытался крикнуть Мартышке, чтобы она поймала его, но не сумел. Во рту пересохло, хотелось глотнуть свежего воздуха.

Внезапно голова дернулась и подлетела к окну.

Оно было открыто, за ним мерцал огнями ночной город.

Он посмотрел вниз и увидел, как по улицам несутся потоки машин, слившиеся в две параллельные мерцающие линии.

А потом увидел центральную площадь с памятником каким-то давним революционерам.

Потом — другую площадь, с башней администрации и зданием морвокзала.

И уже начался порт.

Порт был внизу, башни кранов, пакгаузы, пустые причалы и причалы с пришвартованными судами.

Раздавались гудки, свистки, кто-то металлическим голосом орал что-то по громкой связи, но слов Банан не разбирал.

Море было рядом, маслянистая, тухло пахнущая вода бухты, спокойная и чернильно-темная.

И тут Максим заметил, что его ждут.

Он даже узнал место: дальний пакгауз, сохранившийся с тех времен, когда он лазил туда за бананами.

Банан всю жизнь любил бананы.

Даже сейчас он их иногда ест.

Рядом с пакгаузом высился кран, а возле крана стоял тот самый чувак в черной кожаной куртке.

И все так же бряцал золотыми цепями на мощной, сливающейся цветом с ночной тьмой шее.

Банан хорошо видел, как белеют в темноте его зубы.

Чувак ухмыльнулся и поднял руки, будто готовясь поймать кем-то брошенный мяч.

Мяч летел с неимоверной скоростью, но Адамастор легко подхватил голову Банана и поднес к своему лицу.

— Кретин! — сказал Адамастор.

Банан попытался что-то ответить, но не смог.

— Я тебе сейчас напомню! — сказал чувак и подкинул его голову вверх.

Банан увидел, как сквозь низкие гряды туч пробиваются редкие и такие же низкие звезды.

С моря задуло сильнее, в бухте начала подниматься волна.

Адамастор опять подхватил мяч и проорал прямо в широко раскрытые глаза Банана:

Да, я круче всех на свете, только в царство теней

Я ушел, а на планете не оставил детей!

Как вернешься ты домой, найди стеклянный предмет

И шикарную чиксу с крутым набором гамет.

Ну а если ты не веришь, что я Палтус, твой друг,

Повидай сестру Мартышку, чей задок так упруг,

И спроси ее, какого цвета я дарил ей халат,

И она ответит: «Белый! а что тебе, брат?»

После чего размахнулся и швырнул его голову обратно, та снова пролетела над портом, над обеими площадями, над улицами с потоками машин, влетела в широко распахнутое окно, чуть не задела люстру, висящую над центром стола, за которым сидела его сестра, все еще бережно поддерживая обезглавленное тело, вот только кровь из шеи перестала хлестать, просто отверстие, бутылочное горлышко, на которое надо навинтить пробку.

Голова навинтилась, и он открыл глаза.

— Спать! — сказал Банан.

Сестра улыбнулась, молча помогла ему встать из-за стола и добрести до комнаты.

Которая много-много лет назад была его комнатой.

А сейчас стала комнатой ее дочери.

Но ничего этого он не сознавал, не раздеваясь, ничком рухнул на заботливо застеленный диван и отрубился, и никакие сны не приходили к нему этой ночью, а уже поздним утром, морщась от жуткой головной боли и ощущая во рту горечь и мерзость миллиона змей, Максим разлепил глаза и увидел яркое солнце, бьющее сквозь легкую прозрачную штору.

Он посмотрел на одну стену, на другую, перевел глаза на потолок и вдруг все понял.

Тот придурок говорил о…

Не так важно, был он когда-то Палтусом или не был, но он имел в виду…