Летучий голландец - [19]

Он увидит ее через час, максимум полтора, до города не близко, и он еще не знает, на чем поедет.

На такси, на экспрессе или в маршрутке.

Что подвернется под руку, на том и поедет.

Первой подвернулась маршрутка.

По дороге за окном ненадолго появилось море, но после Аравийского оно показалось ему каким-то не то неухоженным, не то просто встопорщенным, совсем не таким, какое иногда снилось ему ночами.

Раньше.

Когда-то, когда оно ему действительно снилось.

Они въехали в город, и он с любопытством уставился в окно.

Застройка не очень изменилась, только сделалась пониже и погрязнее, к надписям на русском добавились вывески на английском и с иероглифами.

И было все так же влажно, а за окном виднелось очень низкое серое небо, как всегда в июне, когда почти каждый день идут дожди.

Они повернули на очередную улицу, и тут он увидел знакомый дом, стоявший вторым по ходу движения, четырехэтажный, с нелепыми колоннами и большим каменным крыльцом, он даже пересчитал ступени — все правильно, пять…

Значит, пора выходить.

В этом доме жил когда-то его одноклассник.

Банан попросил шофера притормозить, выскочил на пошкрябанный, чуть не заплесневелый асфальт и понял, что все же вернулся.

Хотя и не хотел этого, да и навряд ли должен был возвращаться.

Но — вернулся, теперь главное — вовремя смыться обратно!

И еще — как объяснить сестре, почему он приехал без звонка? Но сперва поднять сумку с асфальта, пройти от дома с крыльцом до перекрестка и повернуть налево.

Резко вверх, так резко, что с непривычки может закружиться голова.

Он дошел до поворота и вдруг решил остановиться и покурить, чтобы не дымить на ходу.

Густолистые деревья по обеим сторонам ведущей вверх улочки были совсем не похожи на те, какие он вроде бы помнил.

Это были другие деревья и другая улочка, он докурил, взял сумку и пошел размеренным шагом.

Он все еще не знает, что скажет сестре.

Может быть, ничего.

Просто: «Здравствуй, сестра!»

Вот оно: трехэтажное здание его бывшей школы за пустырем.

Вывески давно нет, хотя что-то висит на стене рядом с дверью.

Квадратик, плохо различимый отсюда, с тротуара.

Банан не стал подходить, ускорил шаги — ему надо пройти еще квартал, пересечь площадь, подняться по ступенькам, войти в подъезд и подняться на четвертый этаж.

Площадь оказалась на месте, небо здесь было совсем уже низким, ощущалась сырость нависших облаков.

Зато дом перекрасили, из темно-серого он превратился в розовый, весьма легкомысленный домик, так и ждешь, что он закачается на ветру.

Максим посмотрел вверх и безошибочно зацепился глазом за одно из окон.

Света в нем не было, но сумерки еще не сгустились, так что все окна казались темными.

Оставалось немного, а он до сих пор не знал, что скажет сестре.

И как она объяснит ему этот бред про халатик.

Как это там? Повидай сестру Мартышку, чей задок так упруг, И спроси ее, какого цвета я дарил ей халат, И она ответит: «Белый! а что тебе, брат?»

Хотя сейчас у нее навряд ли упругий зад, ей почти тридцать пять, у нее двенадцатилетняя дочь и, скорее всего, есть любовник.

Или приятель.

Была бы сестра помоложе, он бы сказал — бойфренд.

Он забыл, какие длинные в доме лестничные пролеты, и на третьем этаже начал задыхаться.

Но дух можно перевести у дверей в квартиру.

Дверь все такая же коричневая, а звонок — другой.

И звонил он тоже по-другому, противной затихающей трелью.

Послышались шаги, потом Банан услышал женский голос:

— Кто там?

— Это я, сестра! — ответил он.

За дверью ойкнули, раздался звук поворачиваемого в скважине ключа.

Он закрыл глаза и открыл их лишь тогда, когда Мартышка спросила странным прерывающимся голосом:

— Что с тобой, Максим?

Она была в джинсах и майке, коротко стриженная, а еще он увидел, что она покрасилась в блондинку.

— Крашеная! — сказал он и неожиданно для себя самого показал ей язык.

В этот момент она заплакала.

И снова заплакала, когда Банан с мокрыми после душа волосами уселся напротив нее за стол, а она, суетливо вытаскивала из холодильника всякую снедь и попутно рассказывала о дочери, которая сейчас в лагере, да о работе, на которой ничего хорошего, как водится, нет; наконец угомонилась и подняла рюмку.

— За встречу! — сказала она.

— За Палтуса! — предложил Максим.

Тут-то она и заплакала опять.

Но Максиму ее не было жалко.

Точнее, он не понимал, за что ее жалеть, а потому, влив в себя местную водку, громко и отчетливо произнес, пристально глядя на сестру:

И спроси ее, какого цвета я дарил ей халат,

И она ответит: «Белый! а что тебе, брат?»

— Что это? — спросила Мартышка.

— Не знаю, — ответил Банан. — Это ты мне должна объяснить!

Сестра задумалась.

— Помню, — сказала она. — Он мне действительно подарил халат, перед тем… — Она замолчала.

Максим продолжил:

— Перед тем как исчезнуть в сентябре?

— Да, — подтвердила сестра. — Халат, наверное, где-то валяется, в старых тряпках…

— Посмотри! — попросил брат.

Она вышла из комнаты.

Банан чувствовал себя полным идиотом. Повидай сестру Мартышку, чей задок так упруг…

Мартышка изменилась, у нее уже почти такая же грудь, как у Ирины.

Интересно, куда все-таки она его повезет?

Сестра вернулась, на ней был старый, пожелтевший от времени, короткий махровый халатик.