Летописец. Книга перемен. День ангела - [44]

Верочка была влюблена и не замечала недостатков: ни появившейся в последние год-два полноты, ни проплешинки на темени, плохо маскируемой моднейшим набриолиненным коком, ни обывательской трусоватости в любовных отношениях – качества, совершенно противоположного благородному романтизму, что свойствен тем идеальным оперным героям, которых маэстро Мусорский изображал на сцене. Собственно, как можно догадаться, Верочка была влюблена именно в сценический миф, в иллюзию, а с иллюзиями ведь так больно расставаться. Интересно, можно ли забеременеть от иллюзии? И чьи качества при этом унаследует чадо – иллюзии или, так сказать, ее носителя, непосредственно осуществлявшего, гмм, процесс. А Верочка-то была беременна на третьем месяце. Умышленно беременна – ей очень хотелось за Делеора замуж.

Делеору Верочка пока еще ничего не говорила, приберегла новость на крайний случай, если развод Делеора и его законной супруги Авроры Францевны, развод, которого Верочка с нетерпением ждала уже довольно долго, снова отложится на неопределенное время. Она считала, что будущий ребенок вкупе с ее собственным папой, генералом КГБ Иринеевым, без всякого сомнения, перевесят чашу весов в душе Делеора, и выбор будет сделан наконец – в ее пользу. До сих пор Вера не торопилась накалять обстановку и тишком растила того, чью миссию полагала решающей в упомянутом судьбоносном взвешивании. В запасе у нее, как она считала, оставалось не менее месяца, а с ее фигурой, возможно, даже больше, до того, как округлившийся животик начнет выступать и всем станет очевидно ее положение.

* * *

Проникнув в гримерную Делеора, Вера гадливо сморщила носик: ее, как всегда, неприятно поразил стойкий аромат духов – «Персидской сирени». Аромат источал, без всякого сомнения, пыльный, обшарканный круглый ковер, когда-то кроваво-красный, а теперь – от грязи – цвета подсохшей царапины. Вера ревновала к этому ковру больше, чем к Авроре Францевне, законной супруге Делеора. Ковер, откуда-то притащенный Делеором, насквозь пропах грешной любовью, прямо-таки оргиями пропах, афинскими ночами. Вере, с ее обострившимся в последнее время обонянием, казалось, что к «Персидской сирени» примешивается запах вина, табачного дыма, полумертвых цветов, пота и кое-чего еще – и вовсе интимного. О, до чего омерзителен был ковер! А Делеор обожал его, питал сентиментальные чувства к остаткам свалявшегося ворса, как будто и не ковер это был, а локон первой возлюбленной, с коей несчастного Делеора разлучила то ли кровавая семейная распря, то ли злое вероломство с применением отравленного клинка, то ли скоротечная чахотка, постигшая эту самую возлюбленную.

Сегодня ковер «благоухал» особенно остро, вероятно, по причине высокой влажности. С Крюкова канала по неведомым ходам, скорее всего через вентиляцию, проникал туман. В помещении он, разумеется, рассеивался, но сырость запоздалой ленинградской весны ощущалась повсюду. До клейких листочков, судя по прогнозу погоды, было еще далеко, но снег почти стаял, и кое-где по дворам асфальт уже расчертили мелом и обломками кирпича на «классики»: «огонь», «вода», «котел», а между ними – неровные клетки. Разноцветными мелками рисовали принцесс на паучьих ножках и с губами на подбородках, цветики-семицветики, сердечки, пронзенные стрелами, похожими на рыбий скелет, кошек и собак с одинаково загнутыми хвостами, глупые физиономии с поясняющими подписями: «Это Жорик Пугачев», «Т. Габрилович – корова», «Вера – дура».

Верочке захотелось на воздух, подальше от вонючего, плешивого ковра, в остатки ворса которого Делеор, скинувший неудобные туфли, а заодно и носки, вцепился пальцами ног. Делеор развалился в кресле, похищенном из реквизитной, скрестил на груди руки, опустил на грудь подбородок и сверкал глазами исподлобья. Похож он был, по мнению Веры, не менее чем на Наполеона, с его орлиным носом и выпяченной нижней губой. А потому она, не подумав, в умилении ляпнула:

– Проиграл у Ватерлоо, Делеорчик?

– Гр-р-рр!!! – гортанно, на французский манер, отозвался Делеор и отвернулся.

Вера поняла всю глубину своей неделикатности и бросилась утешать возлюбленного:

– Бедненький козле, ох! заинька, ты расстроен. Ну конечно, расстроен. А Розина – ведьма, ты же знаешь. Стерва. Вредина. А ты великолепно пел сегодня. На редкость великолепно.

Делеор передернулся: на редкость, значит. Вот как. На редкость. С отвратительным сегодняшним верхним «ми». То ли «ми», то ли «фа». А Вера продолжала утешать:

– Ей же завидно – всю жизнь в хористках, вот она и делает гадости, вот она и.

– Верка, да помолчи ты. Тр-р-рр – трещотка. Тошно, Верка. Ах! – прикрыл глаза ладонью Делеор.

Вера, забыв о своем отвращении к ковру, села у ног Делеора и обняла его колени. Он, сменив гнев на милость, положил ей ладонь на голову.

– Делео-о-ор, – растаяла Вера, – как мне с тобой хорошо-о.

«Начинается», – подумал Делеор и оказался прав.

– Делеорчик, когда мы поженимся? – тоненьким, жалобным голоском спросила Вера. – Делеорчик, ты же обещал, что скоро.

– Скоро, Верка, скоро. Вот клянусь. Вот разведусь к лету, и тогда.

– Почему к лету, Делеор? Ты же обещал через две недели, – всполошилась Вера.