Летопись одной цивилизации - [3]

- Извините, ваш знак? - на лице отработанные, учтивые улыбки, но в глазах холодное и жесткое внимание.

Инстинктивно схватившись за карман рубашки, человек скользнул пальцами по месту, где еще в метро был значок. Но под пальцами болтались только оборванные нитки, крепление потребительского значка исчезло вместе с ним.

- Э-э... Он... Он был, да... Но... - Остолбенев, человек беспомощно лепетал еще что-то неубедительное, но служащие, обшарив его взглядами с ног до головы, понимающе переглянулись, и сразу потеряв к нему интерес, исчезли так же беззвучно, как и появились.

Человек стоял перед световой завесой, в которой мерцали значки проходящих, и медленно возвращался в осмысленное состояние. Вспомнился рослый наци в метро и его насмешливый взгляд. Значит, уже тогда значка не было, или он был готов оторваться. Теперь ему уже не поужинать сегодня, потом - штраф за утерю, получение нового значка после длительной проверки уголовных и медицинских банков данных.

Неожиданно на смену бессмысленности положения пришла редкая для человека решимость. Он повернулся и вышел из магазина. Улица так же шумела, пытаясь смять его, но теперь человека влекла не повседневная обязанность жить по заведенному когда-то порядку, а ясная цель, которую он впервые решился назвать сам себе.

В своей квартире человек даже не притронулся к холодильнику, в котором могла заваляться какая-ибо еда.

ИГРУШЕЧНЫЕ СОЛДАТИКИ. ГОД 2038, ЗЕМЛЯ

Ворчание мотора стало привычным. Непривычно сияние неона городских улиц за бронестеклом смотровой щели. Неужели я старею, и воспоминания двадцатилетней давности становятся важнее, чем только что произошедшее? На Амазонке под титановым брюхом вибролета и за бортом бронекатера опасностью угрожала зеленая тьма сельвы, а здесь смертью напоен пропитанный светом город.

Кроме меня, из шестнадцати человек в бронеходе лишь пятеро с Амазонки. Остальные видели войну только в информационных передачах и художественных фильмах. Они с завистью смотрят на мои капитанские нашивки и небогатые орденские планки. Знали бы, чем заработаны цветастые полоски прибрежной амазонской грязью, уходом друзей одного за другим, потерей Здены - сон в развалившейся хижине был вещим, нам вместе были суждены лишь один день да одна ночь, а потом, возвращаясь с вылета, я услышал приказ уходить на запасную площадку - озонное сито спалило радиацией КП, выжгло начисто самую дорогую мне жизнь...

Амазонка отняла и призвание - сбросив однажды в сельву, небо больше не приняло меня, даже пассажиром я больше не могу летать. Тот, последний вылет кончился тараном, который сплел в металлический клубок мою машину и "пятнистого" с белым ягуаром и свастикой на борту.

Впрочем, двое из необстрелянных смотрят иначе. Джо Джобер, десантник - с презрением. Норовистый мальчик считает, что в моем возрасте надо достичь большего. Второй, того же возраста, что и я - с сочувствием. Его фамилия Каневски, имя - то ли Валентин, то ли Вальтер - никак не могу запомнить. Абсолютно не приспособлен к военной службе, рассеян и неуклюж, непонятно, как его пропустила медкомиссия. Почему в его глазах сочувствие? Предположить, что он понимает во мне то, чего я сам не могу понять окончательно, почти невозможно. Что он видел в своей жизни, чтобы понимать?

А действительно, что? И что привело его сюда, на Сицилию, бросило на улицы Палермо, где идет многослойная, как пицца, война с мафией. Чем занимался этот человек до того, как попал ко мне под начало, выяснить так и не удалось. Знаю только, что у него сын где-то на побережье Балтийского моря - он все время жаловался, что никак не может отправить домой игрушку или сувенир.

Перед бронеходом зажегся красный свет, и через дорогу заспешили пешеходы. Неоновая реклама отбрасывает цветные блики на пологую лобовую броню, сквозь щель приоткрытого люка доносятся шумы вечернего города: тарахтение машин и мотоциклов, гудки, стук шагов и трескучая итальянская речь.

Желтый... Зеленый свет. Какой-то нахал на лакированной "Тойоте-электро-TD" попытался вильнув, обогнать бронеход. Траки гусениц ободрали цветной лак с двери легковой машины. Все-таки вырвавшись вперед, "Тойота" развернулась поперек дороги, и под самый нос едва затормозившего бронехода бесстрашно выкатился кругленький и маленький, как теннисный мячик, хозяин машины. Все изобразительные средства итальянского языка обрушились на наши головы, достигая ушей даже через броню.

Шестеро, вместе со мной, вылезли, и, оглядывая подворотни и балконы домов, выставили "локусты" во все стороны. Каневски тоже вылез, осматриваясь, как курортник. Хозяин "Тойоты" надрывался, размахивая у меня перед носом руками. Из его криков я понял только, что мы поцарапали его машину и должны возместить ущерб. Я слушал его вполуха, потому что из-за поворота появились какие-то люди. Сзади тоже кто-то заходил, и неприятное предчувствие заставило перекинуть "локуст" на грудь и сдвинуть предохранитель. Но все эти люди уже бежали к нам, размахивая пестрыми карточками информ-служб. Засверкали фотовспышки, ко мне хищно тянулись микрофоны, поблескивали объективы видеокамер. Крика стало в десять раз больше. Я понял, что никакого смысла это все не имеет, проорал, перекрывая галдеж журналистов: "По всем вопросам обращаться в городской штаб", и полез обратно в бронеход. За мной полезли все остальные. Дольше всех вертелся под обстрелом фотокамер этот Вальтер или Валентин. Амуниция висела на нем, как ветошь на швабре. Он дважды заехал стволом "локуста" по уху корреспонденту, и один раз - самому себе, извинился, а в заключение зацепился кошкой, висящей у пояса, за ремешки камеры и кончик пояса фотокорреспондентки, и ободрал с нее половину юбки. Я никогда не думал, что можно застрять в люке, заклинив автомат поперек него. Оказывается, и это достижимо.