Летопись - [15]

- Так, чертовы дети, обеда сегодня не будет, а пока - за уборку.

Блеснув таким образом знанием голландского, Хряков спокойно удалился в каюту. Команда кинулась к швабрам. Ваальс опешил. Он ударил в зубы пробегавшего мимо матроса Глазенапа (однокашника Хрякова по навигацкой школе, за неуспеяние и леность ума отправленного простым матросом). Дюжий Глазенап даже не заметил этого, а Ваальс, не удержавшись на ногах, шлепнулся задом на палубу.

- Ставийт парюс, тоффель киндер! - заорал он. - Якор! Э-э-э! Виполняйт! Шнеллер!

Матросы, побросав швабры и тряпки, полезли на ванты. Из трюма выскочила стая крыс и, толкая друг друга, с писком ринулась вплавь к берегу. Капитана Ваальса стошнило. Команда кое-как поставила паруса, они надулись, фрегат повернулся и ходко двинулся из гавани, имея небольшой дифферент на нос.

! Глазенап и Бутеноп, крепко держа мокрую, заросшую водорослями амфору, четко по уставу зашли в каюту капитана. Капитана тошнило и даже рвало: он жестоко страдал от морской болезни.

- Герр капитан, - в одну глотку рявкнули матросы. - Сей уникальный кундстштюк только что изловлен нами в шведских водах. За честь почтем вручить отечеству в вашем лице для посрамления шведского флага и лично самого Карлы. Из-под самого ихнего носа утянули! - и Глазенап с Бутенопом выжидательно застыли.

В это время в каюту заглянул Хряков. Он моментально вытолкал нижних чинов (а Бутенопу, которого не любил с Навигацкой школы, даже дал под зад), с интересом взял сосуд, повертел его в руках и обратился к капитану:

- Иван Моисеевич, как вы думаете, это греческое или римское?

- О, я-а-а, - обрадовался Ваальс. - Атлантид! Тринкен. Шнапс. Либер фатерлянд. Гроссен тринкен!

- Тринк-то пей, да арбайт разумей, - рассудительно сказал Хряков. Вещь, пожалуй, казенная, а ты - фатерлянд. Разве что от морской болезни! У вас кружки есть?

Ваальс с готовностью вытащил из кармана штопор.

- Зеер гут, - сказал он с чувством. - Маринер кранкен капут.

Помощник капитана пренебрежительно взглянул на штопор и крепким ударом вышиб пробку. Раздалось слабое шипение, и вдруг из горлышка показался крупный горбатый нос. Нос пошевелился и с шумом втянул воздух.

- Еврей, что ли? - подозрительно сказал Козьма и ударил кулаком по носу. Нос спрятался обратно, а из амфоры повалил густой вонючий пар, быстро сгустившийся в темпераментного старикашку с перебитым носом и совершенно голого. Его борода опускалась до самого пола, прикрывая срам, а усы торчали в разные стороны. Щелкнув пальцами, старик накинул на себя невесть откуда появившийся турецкий халат.

- И-э-э-э-эх!!! - заорал он, нетерпеливо перебирая ногами. - Гулят будэм, танцэват будэм! Шашлик кушат будэм!

- Ты кто такой? - совершенно спокойно спросил Хряков.

- Мэня Гассан зовут! - церемонно представился старик и тут же завертелся и закрутился, приплясывая и притопывая расшитыми золотом турецкими туфлями с острыми загнутыми носами.

Хряков ударил его ногой в задницу.

- Садись, - приказал он. Старик изумленно плюхнулся в кресло, которое ловко подставил под него Ваальс, и принялся нервно искать что-то в бороде.

- Руки на затылок, - скомандовал Хряков. - А бороду придется убрать. Одно - карантин, своих вшей хватает, а другое - Петр Алексеевич не велят.

- Петр Алэксэич вэлит, аллах нэ вэлит, - зашипел Гассан. - А борода националный гордост. Намаз дэлат буду.

- Усы - это честь, а борода и у козла есть, - ответил Хряков. - Указы царя-батюшки для всех едины.

Ваальс из-за спины старика ловко щелкнул ножницами, отхватив сразу половину национальной гордости.

- Юнге зольдат, - сказал он, похлопывая по плечу опешившего Гассана. Гассан тоненько и дико завыл.

- Капитан, запишите его в судовой журнал. Хоть юнгой, что ли, - сказал Хряков и, морщась, вышел.

! Приближался Гамбург, известный своей скупостью и деловитостью. Даже чайки орали здесь реже, чем обычно, да и было их значительно меньше. "Шпицрутен" произвел салют наций и выбросил андреевский флаг. Ошвартовавшись у самого лучшего причала (при этом пришлось оттолкнуть большой летучий голландец, который упорно старался влезть между бортом "Шпицрутена" и берегом), "Шпицрутен" еще раз отдал салют наций. Набережную заволокло дымом.

Команда вскоре была отпущена в кабаки, а Хряков с Ваальсом решили прогуляться по городу, взяв с собой юнгу Гассана носить вещи. Борода у юнги уже отросла и волочилась по земле, так как Хрякову надоело каждый день ее отрезать. Стояло отличное теплое воскресенье. Бюргеры в аустериях и всевозможных ресторанчиках пили пиво и ели горячие сосиски. Ваальс то и дело снимал шляпу и раскланивался по сторонам. Ему отвечали, а иногда и узнавали. Ваальс улыбался и брал у знакомых в долг. Так они дошли до угла, где стоял грустный Паганини и играл на скрипке что-то жалобное. Перед ним лежала шляпа с надписью по-итальянски "gastroli", а в шляпе несколько медных монет.

- Ах, пархатый, - сказал Хряков, - нигде от них покоя нет, ни в Одессе, ни в Гамбурге. Везде вот так - стоит на углу и пиликает, и все одно и то же. Тьфу!

- Гаспадын началнык, тут далшэ напысано что-то, - поспешил отвлечь Хрякова Гассан.