Лето в присутствии Ангела - [5]

Волковский, одетый в светлое, сияющий голубыми глазами, поцеловал дамам ручки, пошутил с девицами. Гостям представили Мещерского.

— Юрий Петрович, а не пора ли вам написать мой портрет? — обратилась к Волковскому Татьяна Дмитриевна. — Вот тот портрет, с лизиными девочками, очень у вас хорош! Я хочу в образе Психеи!

— Хоть Афродитой, выступающей из пены, мадам, только я не пишу больше.

— Фи, какой вы индесса! — применила Татьяна Дмитриевна институтское словечко, рассмеявшись.

— Юрий Петрович уже лет пять рисует мой портрет, — капризно протянула Наталья Львовна и поджала хорошенькие губки.

— Ты слишком сложная натура, душенька, мне ее трудно постичь, — с нескрываемой иронией ответил Волковский. — Впрочем, я уже имел честь сообщить, что больше не пишу… Мой ангел, обратился он к Лизавете Сергеевне, — а нет ли чем освежиться? Пока доехали, жара-с!

Лизавета Сергеевна с укоризной посмотрела на него, но распорядилась принести в сад прохладительные напитки и крепкую клюквенную настойку.

Решили по случаю гостей, невзирая на печальную дату, устроить ужин с танцами под фортепиано. Все оживились: барышни побежали выбирать наряды, юноши готовили место в гостиной. Лизавета Сергеевна увела гостей в сад, сама отправилась хлопотать об ужине. Проходя мимо гостиной, она услышала звуки рояля и чей-то удивительно красивый баритон. Не утерпев, она приоткрыла дверь и увидела в открывшуюся щель довольно носатый профиль Nikolas, играющего на рояле и поющего что-то бравурное, кажется, из Моцарта. «Боже, какой голос!» — подумала Лизавета Сергеевна, всегда очень чуткая к любым проявлениям красоты.

Nikolas вдруг резко изменил темп и запел что-то проникновенное, нежное, играя бархатистыми нотами своего гибкого баритона, переходящего в басы. Этот магический голос о чем-то страстно молил, замирал, потом вновь рождался с новой силой и новой страстью… Лизавета Сергеевна, изумленная и потрясенная, незаметно для себя распахнула дверь и смотрела на юношу широко раскрытыми глазами. Мещерский почему-то был один, он не сразу заметил свою восторженную слушательницу, а, заметив, замолчал, скрывая улыбку в уголках тонких, но чувственных губ, и привстал с легким поклоном.

— У вас редкий голос, Николай Алексеевич, какое приятное открытие!

— Пустяки, — ответил Nikolas и пренебрежительно дернул плечом. — Я давно не занимался и все забыл. — Однако взгляд его явствовал, что к комплименту он не остался равнодушен.

— Отчего же вы остановились? Продолжайте, сделайте милость!

Однако в гостиную с шумом ворвались четырнадцатилетний сын Лизаветы Сергеевны, высокий, красивый мальчик, и два московских кузена шестнадцати лет. Это вторжение избавило Nikolas от ответа, он выразительно опустил крышку рояля.

За хлопотами и сборами приблизилось время ужина. Лизавета Сергеевна облачилась в шелковое пунцовое платье, которое ей было весьма к лицу, и присела перед туалетным столиком в своей одинокой, но уютной спальне, выбирая украшения. Колье с бриллиантами показалось ей чересчур напыщенным для домашнего вечера, да и устаревшим, жемчуг бедноват, а вот коралловые бусы и серьги, несмотря на их простоватость, подошли как нельзя лучше. Они еще более оттенили свежесть лица молодой вдовы, дали приятный розоватый отсвет, заменяющий румянец. Она предпочла простую прическу, забрав роскошные пепельные волосы вверх. Не хотелось звать горничную шнуровать платье, дама всячески оттягивала этот момент, чтобы подольше сохранить в себе…что? Лизавета Сергеевна спрашивала себя: почему ее и без того ясные глаза так необыкновенно засияли, а в сердце вдруг поселилась непонятная радость? Из зеркала на нее смотрело почти юное лицо, какое у нее бывает в минуты воодушевления и подъема. «Что с тобой, Лизанька? — спросила она свое отражение. — Уж не этот ли магический голос очаровал тебя и так взбунтовал все чувства? Впечатление, безусловно, сильное, но это всего лишь двадцатилетний мальчик». Усмехаясь над собой, Лизавета Сергеевна кликнула Палашу.

Когда она спустилась в гостиную, все уже собрались. Барышни розовой стайкой окружили Волковского, который по очереди вписывал в их альбомы какие-нибудь изящные пустяки и рисовал забавные карикатуры.

— Юрий Петрович, а мне, мне, пожалуйста! — приплясывала от нетерпения Аннет, похожая на бабочку в своем воздушном платьице. Маша и Нина весело смеялись, разглядывая карикатуры, и не хотели никому их показывать. Наталья Львовна с недовольной гримасой сидела за карточным столиком: ее не предупредили о вечеринке, поэтому она не принарядилась сообразно случаю, что и выводило даму из себя. Она окончательно расстроилась, когда увидела наряд Лизаветы Сергеевны. Татьяна Дмитриевна вышла к ужину в серо-жемчужном, очень открытом платье.

Юноши громко спорили, кто будет музицировать во время танцев, установили очередь. Хозяйка дома обратила внимание на то, что Nikolas не участвует в споре, он склонился над альбомом Анне. Сергей, увидев это, засмеялся:

— Какие нежности, Мещерский! Рисуете лягушку или сердце в разрезе?

— Всегда вы так, — обиделась Аннет. — И вовсе не лягушку! Nikolas, это ваши стихи?