Лето в присутствии Ангела - [3]

Татьяна Дмитриевна позвала:

— Nikolas, подите сюда, дитя мое, я вас представлю. Mon amie, — обратилась она к подруге, — позволь представить тебе этого мужественного юношу. Он вынес путешествие с невероятной стойкостью, а ты знаешь, что такое несколько часов провести со мной в ограниченном пространстве!

— Да уж, маменька, — вмешался в разговор разрумяненный Сергей, — испытание не из легких.

— Негодяй! — отмахнулась Татьяна Дмитриевна от сына и занялась представлением своего протеже барышням, а затем и мальчикам. Nikolas держал себя приветливо, но без фамильярности. Лизавета Сергеевна с интересом присматривалась к новому лицу, а Татьяна Дмитриевна продолжала болтать без умолку:

— Что, плутовки, вы уже придумали, как разыграть нового кавалера? А живые картины у вас уже были? А спектакли нынче даете? Что в моде теперь?

Лизавета Сергеевна отметила элегантность дорожного костюма подруги, ее шляпку и еще, зная ее повадки, обратила внимание на некую игривость в обращении с племянником, которую тот, впрочем, казалось, не замечал.

— Позаботьтесь о моем протеже, он провинциал, застенчив и слегка неотесан. Научите светскому обхождению, просветите бедняжку. Отдаю его в полное ваше распоряжение, — продолжала щебетать Татьяна Дмитриевна.

— Помилуй, я что-то не припомню, чтобы у твоей сестры был взрослый сын, — сказала Лизавета Сергеевна, когда вся компания вернулась в дом, нужные распоряжения были сделаны, вещи внесены, лошади приняты на постой, дети увели вновь прибывших показывать их комнаты, а дамы присели в гостиной за чашкой утреннего кофия.

— Nikolas от полтавских родственников мужа. Он рано потерял матушку, воспитывался отцом в казарменной строгости. Учителя готовили мальчика в университет. Он два года учился в Петербурге (по поводу его провинциальности я, конечно, пошутила), за что-то отчислен. Собирается экзаменоваться в Московский, будет учиться с Сержиком, они, кажется, приятельствуют.

Татьяна Дмитриевна сняла шляпку, радостно огляделась вокруг:

— Уф! Наконец-то я в этом доме!

Гостиная, где сидели дамы, была обставлена с недеревенской элегантностью и вкусом, несмотря на изразцовую печь и деревянные стены. Портреты и картины, висящие здесь, были писаны талантливой рукой, драпировки на окнах, мебель, обитая английской китайкой, персидский ковер на полу, очаровательные безделушки на каминной полке сообщали гостиной особый уют. И конечно, центром ее приходился рояль, звучавший здесь почти каждый вечер.

— Однако, ты ни слова о себе, о моя скрытная Фиалка! — В институте у барышень было принято давать друг другу имена цветов, подруги иногда употребляли эти названия по старой памяти.

— Да и ты о себе пока ничего не рассказала, моя веселая Хризантема.

— Побойся Бога, Lise, сколько писем я написала тебе с последней нашей встречи!

Это было так. Подруги с юности усвоили еще один обычай: в периоды разлук подробно сообщать каждодневные события своей жизни. Они писали пространные письма на многих листах, и Лизавета Сергеевна заметно уступала подруге в плодовитости. Даже в письмах та была значительно многословней. Возможно, не столь богата событиями жизнь Лизаветы Сергеевны, а многолетняя привычка вести журнал избавляла ее от необходимости поверять подруге самые затаенные мысли.

— Mon amie, тебе непременно надо эту зиму провести в Петербурге. Во-первых, я познакомлю тебя со своим дипломатом, о, он тебе понравится!

— Позволь, душа моя, мне кажется, у тебя был штаб-ротмистр?

— Вспомнила прошлогодний снег! Во-вторых, вывезешь девиц и покажешься сама, а то совсем засиделась на покое, как все московские.

— Не люблю я Петербурга, — отвечала Лизавета Сергеевна. — По мне он слишком чопорный, холодный во всех смыслах. И люди там… другие. Столько лет прошло, а я до сих пор с содроганием вспоминаю мои первые выезды с мужем. Чувствовала себя, как в витрине магазина на Невском.

— Однако ты великолепно держалась, mon ange. На балах не сходила с доски, всегда окружена вниманием, кто бы мог подумать!

Лизавета Сергеевна вздохнула:

— Это было так давно! Нет, я люблю Москву. Пречистенка, бульвары, гуляния в Сокольниках, монастыри — Симонов, Новодевичий, Зачатьевский… Люблю свой дом.

— Ну уж нет! — воинственно вскочила Татьяна Дмитриевна. — Я не дам тебе сидеть дома: так действительно состаришься! Ты же ничего не видишь, нигде не бываешь! Скажи, кроме сонников и поваренных книг, берешь что-нибудь в руки? Ты ведь раньше была так образована и, сдается мне, что-то сама сочиняла, сказки для детей или в этом роде?

Лизавета Сергеевна ласково взяла ее за руки:

— Садись, громовержец! Я же тебе писала, что все литературные новинки есть в моей библиотеке. И не только французские и английские, я и наших читаю: непременно Пушкина, Баратынского, Марлинского. Вот из последних Гоголь очень интересен. — Она умолкла на минуту, потом продолжила с какой-то пронзительной нотой в голосе. — Скажи, что же произошло у вас зимой, как случилось, что не остановили эту злосчастную дуэль? Я княжну Веру все пытала, она плачет и ничего не может ответить вразумительного.

Татьяна Дмитриевна помрачнела:

— Да, темная история. Весь свет забавлялся, наблюдая события. Кто мог подумать, что так трагично все завершится? И ты знаешь, многие на стороне Жоржа, просто уму непостижимо! Жалеют его, бедняжечку, что попал в историю и испортил себе карьеру.