Лето в Михалувке и Вильгельмувке - [57]
Бартызек не пал духом. Несчастье огорчает и ослабляет лишь мелкие души, а сильные закаляет и воодушевляет на работу и борьбу. Бартызек, Поглуд и Домбровский засучили рукава, и очень быстро появился новый шалаш, еще красивее и просторнее.
Следующий день был днем отдыха и тихого чувства удовлетворения.
Казалось, теперь уже всегда так будет — к сожалению, им суждено было пережить еще одно тяжкое испытание.
Копка-сирота, желая отблагодарить мальчиков за приют и заботу, задумал сделать им сюрприз: тайком наломал свежих веток, прикрыл сверху сухими и тащит из леса свою контрабанду. Но на таможне рядом с поляной, как известно, проводится проверка.
Копку арестовали.
— Для кого ветки?
— Для Бартызека, Поглуда и Домбровского.
Железный третий параграф устава гласит:
«Шалаши можно строить только из сухих веток, найденных в лесу; любой шалаш, где будут обнаружены свежие ветки, раз и навсегда будет уничтожен».
Ясно сказано: «Шалаш, где будут обнаружены свежие ветки», но Копка их пока только тащил, был арестован по дороге, ветки ломал втайне от ответственного владельца; к тому же Копка не очень умный, он десять дней болел головой, после того как его однажды ударили палкой. Когда дело дошло до суда, у адвоката была несложная задача, о разрушении шалаша и речи не было, и даже Копку признали невиновным: ведь он хотел услужить, отблагодарить.
Но Бартызек, как и полагается бывшему дьяволу, был вспыльчив — как говорится, горячая голова.
— Раз шалаш должен быть разрушен, то мы сами его разрушим, потому что мы сами его строили, сами работали.
Позже, как утверждали некоторые, в глазах у него стояли слезы, но он в этом не признавался:
— Ты видел, чтобы я плакал? Значит, врешь!
Суд рассмотрел дело в этот же день. И представьте: даже свежие ветки отдали Бартызеку, так как по уставу конфискованные ветки должны быть переданы на общественные цели, а разве есть более прекрасная цель, чем опека над сиротами, одинокими и бездомными?
— И что, будем опять строить? — спрашивает Поглуд после окончания суда.
— Нет смысла, — отвечает Бартызек.
— Ветки есть… может, у нас сразу получится.
— Если сразу получится, то ладно; но только тут уже не будем строить.
Неудивительно, что он охладел к тому месту, где им пришлось претерпеть столько испытаний.
Ветки перенесли выше, на горку, в тень, подальше от дороги в купальню. Но привычка и привязанность к родным пенатам вернули их на старое место. Три часа они копали в три лопаты, а потом засыпали яму и пришли опять на оставленный участок.
— Знаешь что? Может, сделаем теперь не круглый, а четырехугольный?
А это самая сложная система строительства, и работа никак не шла. Хотели сделать четырехугольный, а он как-то сам собой стал круглым. Над мальчиками начали смеяться, они и развалили шалаш. Второй раз уже дошли до крыши — рухнули вспомогательные конструкции…
— Черт возьми! — выругался Бартызек, но тут уж в нем проснулось упорство.
В третий раз шалаш вышел прямо загляденье, верх совершенства, прекрасный как Аполлон, крепкий как Геракл.
— Только, Копка, не забудь: больше не ломать свежие ветки.
А Копка то ли обиделся, то ли ему стыдно стало — не хочет уже быть с ними: уходит к Корпачевскому и Пилавскому.
— Не уходи, Копка, — предупреждает Бартызек. — Потом жалеть будешь, вот увидишь.
Потому что шалаш Корпачевского пользуется неважной репутацией. И действительно, уже на следующий день вернулся Копка к своим.
Для защиты в шалаш взяли Пражмовского, и он же был избран бургомистром. Трошкевич основал здесь Второе общество друзей чтения; но так как он не всегда ответственно относился к делу, председателем выбрали Грудзиньского. Пришли Войдак, Синявский — гостей в шалаше всегда полно.
И так, уже без приключений, дружно и весело жили они до самого конца смены. На палке рядом с шалашом сушились грибы, которые Поглуд собирал для Викчи — той самой Викчи, которая, когда ее называют «малявкой», не сердится, потому что знает, что вырастет, а когда «сплетницей» — плачет, потому что сплетничать позорно.
Девочкам больше всего нравился этот шалаш бургомистра с Лысой Горы, с развевающимся флагом на крыше, — тем более что его искусные строители поставили потом немало шалашей и для девочек в Зофьювке.
Корпачевский раз десять брался за строительство шалаша. Тут с ним могли тягаться разве что братья Беднарские, у которых было чуть ли не больше всего веток и они нигде не могли долго усидеть, так и переезжали с места на место и до конца смены вели цыганскую кочевую жизнь.
Два раза Корпачевский пробовал строиться в Милосне, но там ему было слишком тесно, а может, и слишком спокойно; он переехал на Лысую Гору, поселился на день около пня, потом на день у березы, потом напротив бургомистра, потом слева от бургомистра, потом немного выше, на горке, и, наконец, построился и осел — весь гордый и довольный.
(Корпачевского прозвали Бубнилой, потому что когда он ссорится с кем-нибудь, то начинает говорить так быстро и невнятно, что его невозможно понять.)
И то ли Корпачевский после окончания строительства хотел выгнать из шалаша Пилавского, то ли Пилавский Корпачевского, то ли их обоих хотел выгнать Боркевич, то ли они Боркевича, но так или иначе, в шалаше этом всегда есть один обиженный, один пострадавший, один рассерженный и один побитый.
