Лето страха - [123]

— У тебя когда-либо была женщина?

Глаза Инга окаменели, а рука стиснула рукоятку пистолета.

— Следующее предложение, — сказал он. — «Глаз также заявил, что всем представителям национальных меньшинств предлагается покинуть этот округ. Причем сделать это надо как можно скорее. Ни один человек, выставивший свой дом на продажу, не пострадает. Никому из тех, кто начнет упаковывать вещи, ничто не грозит. Те же, кто останутся, будут жить в постоянном страхе насильственной смерти».

Я напечатал этот абзац. Жуткий звон в ушах по-прежнему не ослабевал. Мне было довольно затруднительно попадать пальцами по нужным клавишам машинки.

Инг стоял позади меня. Я видел его отражение в зеркале, висевшем на противоположной стене. Он читал написанное с небольшого расстояния от меня, заглядывая поверх моей головы. Когда он чуть подался вперед, я увидел дубинку, свисавшую с его левого плеча, — она оказалась именно там, где, по предсказанию Чета, должна была быть. Глаз даже не очистил ее от засохшей крови, почерневшей со временем, от налипших волос. Запах, исходивший от нее, смешивающийся с запахом самого Полуночного Глаза, был просто одуряющим.

— Дальше, Рассел: «По словам Глаза, меня он убил потому, что я повел себя с ним бесчестно. Глаз вообще ценит честность превыше всех остальных человеческих качеств. Меня заставили поверить: настоящее имя Глаза — Вильям Инг. На самом деле это вовсе не так. Но из-за этой моей лжи меня постигла та же участь, что и тех, после устранения которых воздух в нашем округе стал чище».

Я не напечатал ни одного слова из сказанного.

— Ты собираешься подписать это? — спросил я.

— Моя подпись будет стоять на всем, находящемся в этом доме.

«Впрочем, — подумал я, — это не имеет уже никакого значения».

Но я упрямо продолжал тянуть время и судорожно искать способ — каким бы отчаянным он ни казался — удержать его от выстрела мне в спину.

— Подпись придала бы всему этому... оттенок большего драматизма, — сказал я.

— Может, расписаться твоей кровью?

— Отлично, — сказал я. — Но ты должен бы сказать хоть что-то о том, как люди могут обезопасить себя.

— Они могут уехать.

— Ну а время какое-то ты дашь им на это? Своего рода отсрочку, чтобы они успели подготовиться к переезду?

Глаз погрузился в размышления. Его отражение было четко. Вот он поднял руку с пистолетом, чтобы почесать щеку, и сделал еще шаг к моему стулу.

— Дай им хотя бы месяц на сборы, — продолжал я.

— Нет! Слишком долго!

— Ну, две недели.

— Заткнись! Заткнись, пока я думаю.

Неожиданно в тишину, окружавшую раздумья Инга, вторгся донесшийся с верхнего этажа пронзительный скрип, к которому тут же присоединился стон мотора. Лифт!

Инг поднял к потолку изумленный взгляд. А я в эту секунду вцепился обеими руками в корпус машинки и что было силы швырнул тяжелый механизм через себя прямо в грудь Полуночного Глаза.

Еще через секунду я был на нем. Подхватил его снизу, протащил немного через кухню и яростно, с лютой злобой шмякнул о холодильник. Я услышал звук ударившегося о пол пистолета.

Уже в следующий миг я вцепился ему в горло.

Но то, чего я боялся — что подсказывал мне опыт работы в управлении шерифа, — случилось. И в самом деле сила разъяренного, обезумевшего маньяка может быть поистине потрясающей. Обеими руками Инг перехватил мои руки и одним рывком оторвал их от своего горла. Через секунду уже я, распростертый, застыл под ним и беспомощно уставился в его темные глаза.

Чистая случайность позволила мне удержать инициативу. Я резко двинул коленом и ощутил, как оно буквально впаялось в его мягкий пах.

Он пронзительно вскрикнул и — мгновенно обмяк, в результате чего мне удалось высвободить одну руку, нанести ему рубящий удар справа, и удар этот пришелся как раз в то место, в какое я и метил, — в его висок.

Он вздрогнул, и я почувствовал, как стало опадать его тело.

Преодолевая оставшуюся после удара инерцию собственного тела, я отвесил ему левый хук, нацеленный в челюсть.

То, что случилось в следующий миг, казалось, заняло самое большее одну секунду: его правая рука поднялась и перехватила в полете мой кулак. От нового прилива ярости его тело напряглось, левая рука вцепилась в мою шею и, подобно лопастям комбайна, собирающего сжатые колосья пшеницы, плотно прижала к вонючей груди.

Я оттолкнулся от пола и со сдавленным стоном бросил нас обоих на ножку стола. Мы врезались в нее, покатились по полу и оказались на ковре. Теперь уже обе мощные его руки замкнулись на моей шее, почти перекрыв доступ воздуха в легкие. Я вцепился пальцами в его волосы, рванул их на себя, но ощутил в руках лишь парик. Тогда я — с великим напряжением — дотянулся до его глаз и надавил на них большими пальцами обеих рук изо всех своих угасающих сил, какие смог наскрести.

Прямо у меня над ухом посвистывало его разгоряченное, какое-то свинячье дыхание, на фоне которого вдруг отчетливо послышался постанывающий щелчок лифта, наконец-то опустившегося на платформу первого этажа.

Мои пальцы вонзились в его глаза!

Он взвыл от боли, и в тот миг, как он инстинктивно потянулся руками к лицу, я освободился от его хватки, мгновенно сместил свои руки о его глаз на горло и с такой силой сдавил его пальцами, с какой впился бы в последнюю ветвь дерева, удерживающую меня над пропастью.