Лето с чужими - [31]

– И что?

– Не питай иллюзий.

– Каких?

– Не знаю. Я не могу отделаться от мысли: почему именно я? Иногда думаю, что ты меня совсем не знаешь.

– Нет людей без иллюзий.

– Это так. На самом деле я никчемный человек. Знай это.

– То есть ты хочешь, чтобы я сказала: «Мне хорошо и с таким»?

– Пожалуй.

– Так нечестно. Раз никчемный, перестань им быть. А то хочешь, чтобы я приняла тебя таким, как есть? Самоуверенно.

Именно так. Как бы ни одобряли мое самоотрицание исчезающие родители, от женщины этого требовать нельзя.

– Ты вот так говоришь, будто… – усмехнулась Кей.

Тем временем принесли кофе с тортом. Кей потупила взгляд, ожидая, пока хозяйка уйдет. Какая она все-таки красивая.

– Ты вот так говоришь, будто…

– Что?

Кей кивнула.

– … я кажусь эдакой женщиной…

– Кажешься. Умной, красивой, привлекательной. Ты сама в себе.

– Пожалуй, я показываю тебе только свои лучшие стороны. А вот грудь, например, прячу.

– Не хочу себя принижать, но даже со всеми достоинствами мне до тебя далеко.

– Мои отрицательные стороны – ужасны. Просто гремучая смесь!..

– Мои тоже.

– И я не в силах устоять перед худшими из них. И хочется саму себя… – Кей замялась, подбирая слова, – … стереть с лица земли.

Эти слова – как свежи они у меня в памяти… А вдруг Кей прямо сейчас возьмет и исчезнет, испугался я.

– Нельзя так говорить.

Кей кивнула. Вглядываясь в ее четкий профиль, я понял, что счастлив: уж Кей-то без сомнения существует.

* * *

На обратном пути я сказал:

– Хочу посмотреть твою комнату.

– Конечно, – тут же ответила она и замолчала.

– Что, беспорядок?

– Нисколько.

– Если не хочешь, можно и не сегодня.

– С чего ты взял, что я не хочу?

– Ты промолчала.

– Я просто думала. Хочешь по квартире понять мой характер? – стыдливо спросила она.

– Хочу.

– А что в этом хорошего? Бывает, куда большее счастье – встречаться, заблуждаясь.

– Тогда постоим в коридоре. Заодно пока разбросаю семена заблуждения.

– Да ладно. Я не то чтобы сгладить углы. Просто не хотелось сегодня портить ничего.

Триста пятая квартира располагалась перед трехкомнатной угловой. Даже с улицы можно было определить, что это – одна комната с кухней. Квартплата в этом районе – не самая маленькая. Наверное, ей из дому что-нибудь присылают. Интересно, как ее родители относятся к тому, что их дочери – тридцать три, и она до сих пор не замужем? Знают ли они об ожоге? Думаю, что да, но при желании от живущих в часе езды от Тоямы родителей это можно и скрыть. Возможно, она им не говорит, чтобы не вмешивались в ее личную жизнь.

– Пожалуйста, – сказала Кей, едва открыв ключом дверь.

– Что, можно?

– Я же сказала, что да. Прохладно станет не сразу, но это лучше, чем в коридоре.

Первое, что бросилось мне в глаза, – дальняя комната с татами.

– Что, в этом доме остались квартиры с татами?

– Похоже, только эта. Раньше было больше.

– В смысле, до офисов?

– Именно. Переделали, вместо татами полы настелили и сдают.

– А я думал, половину пространства занимает кровать.

Я попытался заглянуть в комнату, но тут Кей сказала:

– А вот здесь очень тесная столовая. – И развела руки, как бы обнимая пространство.

– Так чисто!

На полу из коричневой плитки стоял белый декоративный столик. На двух белых стульях лежали круглые подушки цвета индиго. В интерьер они как-то не вписывались.

– Ячменного чаю? Сюда? Или в комнату?

– Можно и в комнату.

– Пожалуйста.

В японской комнате стояли весьма недорогие по виду гардероб и комод белого цвета, низкий японский столик – предмет народного искусства. Я представлял ее комнату глазами пожилого человека, но эта, местами по-детски беспорядочная – право, она еще ребенок – обстановка, наоборот, как-то меня тронула.

Однако возможно, такая оценка скоропалительна. Когда денег не очень много, трудно просто так избавиться от купленных в двадцать лет вещей. А приспособить их ко вкусам человека, разменявшего четвертый десяток, невозможно. Да, ребенком ее уже не назовешь.

Затем я обратил внимание на две знакомые репродукции на стене.

– Это из-за них я не хотела тебя впускать, – поймав мой взгляд, сразу сказала Кей. Она готовила на кухне ячменный чай, и мне показалось, что она слегка стесняется. Но не более того.

Обе картины – японская живопись.

– Мне нравится японский стиль. Импрессионисты, там, американцы, всякие… а это мне нравится больше всего.

– Маэда Сэйсон?[24]

– Как узнал?

– По печати.

– И что – так сразу и понятно?

– Я видел эту картину раньше.

– Оригинал намного крупнее, – улыбнулась Кей, насколько можно раскинув руки.

Там был изображен лежащий в каменном гробу древний воин. При этом картина ничуть не мрачная: внутренние стенки гроба выкрашены яркой киноварью, на воине красивая форма. Шедевр, да и только.

– А это кто?

– Тоже Сэйсон.

– А что там такое?

– Как раз мой стыд.

Вокруг лежащей нагишом девушки столпились и смотрят на нее в упор мужчины в одежде эпохи Эдо.[25] При этом меж их спин видны лишь ее груди.

Кей подошла с двумя чашками ячменного чая на подносе и встала рядом со мной.

– Как ты думаешь, что это такое?

– Люди сложили руки для молитвы.

– Нет. Вскрытие.

– Вот оно что… А в руках у них, выходит, скальпели.

– Мне она нравится, но от чужих можно всякого наслушаться.