Лето потерянных писем - [99]

Мы с мамой стояли в очереди к оценщику сорок пять минут. Пока ждали, мама напевала себе под нос и показывала на забавных персонажей, держа меня под руку. Как только мыслями я снова возвращалась к Ною, мама отвлекала меня болтовней, и мы смеялись, пока не начинали болеть бока. Меня переполняла глубокая, необузданная любовь. Конечно, мама иногда сводила меня с ума. Но она была лучшей мамой во всем мире.

Когда мы наконец уселись напротив оценщика, он поздоровался с утомленной вежливостью и четким британским акцентом. Он был таким типичным англичанином и за это мне и понравился.

– Что у нас тут? – вежливо спросил он, как только я вытащила из сумочки ожерелье. Я снова положила его в футляр для очков и теперь чувствовала себя дурой, словно мне стоило получше поработать над его презентацией. А еще я чувствовала странное смущение, как ребенок, отнимающий время у взрослых какими-то пустяками.

– Это ожерелье моей бабушки. Наверное, оно ничего не стоит. Я не знаю. Подумала, будет весело узнать.

Я расправила ожерелье и осторожно положила его на стол.

– О! – в голосе ювелира прозвучало удивление. С мгновение он даже не пошевелился. А потом осторожно взял ожерелье, скрупулезно пропуская между пальцев, кулон лежал на его ладонях. Мужчина взял ювелирную лупу.

Я знала, что ожерелье, скорее всего, просто было дорогу сердцу, но вместе с тем надеялась, что оно имеет ценность. Мы с мамой целое утро потратили на просмотр нарезок «Барахолки», где они оценивали старые украшения в суммы от трех до пяти тысяч долларов. Я понимала, что мы посмотрели лишь нарезку, но все же. Ожерелье могло чего-то стоить! Эдвард Барбанел ведь именно на это и намекал.

Когда оценщик посмотрел на нас, на его лице было безучастное выражение профессионала.

– Вам удалось проследить судьбу изделия?

Я с недоумением глянула на него.

– Что это значит?

– Откуда оно? Вы можете установить цепочку владельцев? Когда покупаете изделие, обычно дают сертификат.

– Оно принадлежало моей матери, – ответила мама.

– А она как его получила?

– Не уверена.

– Хм.

Мы с мамой переглянулись. Она наклонилась вперед.

– Почему это важно?

Он положил ожерелье, перевернул его и показал клеймо на одной из металлических застежек.

– Видите эту метку?

Мы кивнули.

– Это метка ювелира. Она сообщает нам о том, кто создал это ожерелье. Его сделала семья Голдман, но мы не знаем истории приобретения, поэтому ожерелье теряет в своей стоимости. Тем более что в какой-то момент его могли продать незаконно. Голдманы были немецко-еврейской семьей, и их имущество захватили нацисты.

По спине побежали легкие мурашки: по позвоночнику к шее и обратно. Пляска недоверия и предвкушения. Я посмотрела на маму, которая сидела, как и я, с вытаращенными глазами. Она осторожно положила руки на колени.

– Семья Голдман, – повторила она. – Вы уверены?

– Безусловно.

– Это наша семья.

Оценщик застыл, как охотник, который боится спугнуть жертву. Он заговорил тихим спокойным голосом, словно едва сдерживал эмоции.

– Прощу прощения?

– Это семья моей матери, – сообщила мама. – Мы не знали, что они были ювелирами, просто моя мать была совсем юной, когда ее привезли сюда из Германии.

– Откуда она?

Мама глянула на меня.

– Она из небольшого городка под названием Любек, – ответила я. – Ее родители Герман и Сара Голдман. Оба родились в Любеке.

Он поджал губы, смотря то на меня, то на маму.

– Вы уверены?

Мама возмутилась:

– Конечно, уверены.

– У нас есть сертификаты о рождении, свидетельства о смерти, – вмешалась я, потому что провела очень большую работу по поиску этих документов.

Оценщик несколько раз кивнул, а потом прокашлялся.

– Честно говоря, не ожидал сегодня такой ситуации. Мне нужно все тщательно проверить, а потом, если вам будет интересно, я поделюсь с вами еще несколькими фактами.

Мы с мамой переглянулись.

– Конечно, – ответила она и написала на клочке бумаги свой номер и адрес электронной почты.

– Спасибо, – сказал он.

У оценщика был вид, как у моего брата, когда родители отрывали его от игры – вежливый, но желающий поскорее вернуться в свой мир. От нас явно хотели избавиться.

Мы встали, и я положила ожерелье обратно в сумку. Меня мучило любопытство.

– А что насчет ожерелья? Какая у него приблизительная стоимость?

Он поднял на нас глаза.

– Ожерелье Голдманов из Любека с желтым бриллиантом? – Оценщик насмешливо улыбнулся. – Я бы хотел взглянуть еще разок, но предварительно оценил бы его в восемьдесят тысяч долларов.

Мы с мамой направились в кафе-мороженое.

– Здесь очень вкусная Тройная шоколадная горка, – сказала я.

– Хорошо.

Мы заказали по мороженому с этим вкусом, взяли рожки и сели за один из деревянных столов. Уставились друг на друга. А потом принялись смеяться – сначала просто посмеивались, а потом стали громко, беззаботно, почти надрывно хохотать.

– Я пыталась найти их в Гугле, – призналась я, когда мы угомонились. – Родителей бабушки. Но ничего не нашла. Странно, ведь они вроде как известны.

– Может, они были известны только среди антикваров, – задумалась мама. – И, возможно, это как с теми архивами – фактические записи о них не были оцифрованы.

Я положила ожерелье между нами на деревянную поверхность стола. Камни (бриллианты, настоящие бриллианты!) переливались на солнце.