Лето потерянных писем - [103]
Но он не стал бороться за меня. Не писал. Он отпустил меня после первой же ссоры. Да, это я велела ему уезжать. Да, в отношениях два человека должны принимать решения. Но если бы Ной действительно хотел со мной встречаться, то не отпустил бы с такой легкостью.
А он отпустил.
Поэтому я тоже его отпустила. В итоге так для нас обоих будет лучше. Люди оправляются после расставаний. У нас все будет отлично. Я не могла жалеть о том, что произошло. Да, мое сердце разбито, но если я подумаю о случившемся, очень хорошо подумаю, то пойму, что оно того стоило.
Через неделю после моего возвращения с Нантакета я вернулась в школу. Учебы не избежать, как и смен времен года. Нико заехала за мной в своей старой побитой «тойоте» с отклеивающимся верхом и не работающей боковой дверью.
– Барак пригласил Мишель на свидание в машине с дыркой в полу, – любила она нам напоминать. – Мне судьбой предназначено вершить великие дела.
На пассажирском сиденье уже сидела Брук, которая протянула мне стаканчик с горячим шоколадом.
– Ура! Выпускной класс!
– Вперед, Черепахи! – сказала Нико. Черепахи не наш символ, но последние три года Нико утверждала обратное. Она изогнула шею, чтобы бегло оценить мой наряд: красную юбку и черный топик в паре с сережками. – Достойный выбор. Хотя стоило надеть ожерелье.
– Не успела забрать из химчистки подходящее вечернее платье. И на себя посмотри! Прямо резко стиль сменила! – Как и обычно, Нико полностью оделась в черный цвет.
Следом за мной в машину скользнул мой брат.
– Привет, Дэйви, – улыбнулась ему с переднего сиденья Брук. – Готов к старшей школе?
Дэйв, чей единственный вклад в расследование ювелиров Голдман заключался в вопросе, не означает ли это, что ему можно сделать татуировку (меня разволновала его непоследовательная логика), ответил:
– Я слышал, это вольер с обезьянами.
Мы открыли окна и, включив музыку, поехали по извилистым дорогам. Над нашими головами высились купола из золотистых листьев. Я чувствовала в воздухе запах быстро приближающейся осени, свежей и холодной – предвестник хрустящих под ногами листьев, тыкв, яблочных пирогов и уютных свитеров.
Это могло стать началом моей истории. Впереди всегда новое начало, новые школьные годы, колледж и мир после него. Моя история не обязана быть о девушке, приехавшей на Нантакет в поисках ожерелья и уехавшей с разбитым сердцем. Или я могла полностью переиначить свою мысль: у каждого человека непрерывная по времени история. У нас нет начала и конца, нет взлетов и падений. Мы не ограничены рамками. Мы бесконечность. Вечность.
«Что бы подумала твоя бабушка?» – спросила Хелен Барбанел, смотря на стол с книгами о Второй мировой войне. Бабушкина история не была ограничена десятилетием, ее детством и подростковыми годами. Она охватывала не только те годы, когда ее спасли из нацистской Германии, отправили в Америку и вырастили незнакомые люди. Она продолжалась и в пятидесятые, и в эпоху хиппи и по настоящее время. Она не заканчивалась горьким или радужным финалом, она не обрывалась годами.
И моя история тоже.
Аукцион по продаже ожерелья состоялся на второй неделе сентября, и эта неделя вышла такой теплой, что можно было бы решить, что на дворе еще лето, если бы не изменился дневной свет. Теперь он напоминал легкое свечение, золотое сияние. Направившись к Нико, я оставила дома свитер. Я не хотела принимать участие в аукционе, не хотела думать, что больше никогда не увижу ожерелье. В один день мама вдруг положила его в коробку, а коробку завернула в холщовый мешок и унесла. Я пыталась не сильно расстраиваться.
– Тебе разве не хочется локти кусать? – спросила Нико. Мы сидели на качелях у нее на заднем дворе и рассеянно отталкивались ногами от земли и вздымались в воздух. Мы сидели лицом к дубовому лесу и кленам за ее домом и смотрели, как мимо по делам пробегал то один кролик, то другой. – Я бы убила, чтобы оказаться там.
– Скоро узнаю. Я не хочу видеть, как кто-то покупает бабушкино ожерелье. Я хочу узнать, но все же это отстой.
Я провела ладонью по траве.
– Когда проводишь с кем-то столько времени, это неизбежно.
– Но ты скучаешь по нему?
Я всем нутром чувствовала, как сильно скучаю по Ною, и в ответ пожала плечами.
Но Нико была слишком внимательной.
– Ты еще хочешь с ним встречаться?
– Я даже не знаю, как это будет.
– Знать необязательно, – возразила Нико. – Тебе можно просто попытаться выяснить.
Несколько дней спустя мы узнали сумму, которую собрали, продав ожерелье: это была шестизначная цифра – больше ста тысяч долларов. И боль, вызванная отказом от ожерелья бабушки, заглушилась осознанием того, какую пользу принесут эти деньги.
Когда моя бабушка приехала в Штаты, ей повезло. Нашлись люди, готовые ее принять. У нее была женщина, которая до конца жизни звонила ей раз в неделю. Когда твои люди жили в диаспоре, так вы и поступали. И неважно, были ли это сороковые годы Европы или Америки, или в шестнадцатый век Испании и Марокко. Ты всегда заботишься о ближнем.
Не у всех были средства, община и удача, как у бабушки.
Мы отдали деньги на благотворительность и ответили на несколько интервью, а потом жизнь пошла своим чередом. Я написала убойное вступительное сочинение в колледж и даже не чувствовала себя виноватой, что ради стипендии извлекаю выгоду из истории своей семьи. Наступил и прошел Рош Ха-Шана
