Лето на Парк-авеню - [26]

Подходя к своему кабинету, Хелен увидела, что ее ждет Берт Карлсон.

– Я не стану писать об оральном сексе и оргазмах, – сказал он ей. – Мне жаль, Хелен, но я не могу на это пойти и не пойду. Могу хоть сейчас написать заявление.

Еще один ушел. Едва мы с ней остались одни, Хелен в слезах попросила меня позвонить ее мужу.

Глава седьмая

Войдя к себе в подъезд тем вечером, я обратила внимание на древнюю паутину в углах и россыпь меню из китайских закусочных под ногами, с отпечатками подметок. Когда я дошла до первой площадки, свет замигал, готовый вот-вот погаснуть.

Едва зайдя к себе и закрыв дверь, я почувствовала, как стены давят на меня. Я постучалсь к Труди, но без ответа. Я была слишком взвинчена, чтобы сидеть дома, так что взяла фотоаппарат и пальто, вынула перчатки из карманов и вышла на улицу.

Когда я повернула за угол, на Лексингтон-авеню, на меня налетел порыв свежего ветра. Всякий раз, как я выходила с фотоаппаратом, у меня возникало особое ощущение. Аппарат был словно реквизитом, а я – актрисой, игравшей роль Эли Уайсс, известного уличного фотографа. Своим аппаратом я что-то заявляла о себе. Кто-то мог увидеть меня и решить, верно или нет, что я креативна, артистична и талантлива. И мне это нравилось. Мне нравилось быть больше чем секретаршей. Фотоаппарат был моей визиткой, глотком виски для уверенности. Девушка с фотоаппаратом – это значило, я что-то собой представляю.

Переходя 71-ю улицу, я увидела прекрасно одетую женщину, чье пальто было застегнуто не на ту пуговицу, и полы не сходились. В этом был какой-то знак несовершенства и уязвимости, заставивший меня взяться за аппарат и, стянув зубами перчатки, навести фокус на эту женщину.

Еще за несколько дней до того я поразилась человеческой несуразности, снимая мужчину, зажегшего сигарету не с того конца, и мне удалось уловить его растерянное выражение лица, когда он увидел, как дымится фильтр.

Я всегда была наблюдательной, но с некоторых пор стала видеть мир стоп-кадрами, ожидавшими, чтобы я запечатлела тот единственный момент, который расскажет целую историю – что случилось до и после того, как щелкнул затвор. Возможно, эти незнакомцы на улицах притягивали меня потому, что я сознавала собственную уязвимость и беззащитность в этом большом городе. На самом деле я стремилась уловить не только моменты какой-то неловкости, но и вполне заурядные сцены: как собака, улучив момент, лижет леденец мальчика, как женщина везет по улице коляску. Столько всего цепляло мой взгляд, что пленка расходовалась быстрее, чем я успевала ее покупать, и, уж конечно, быстрее, чем я могла оплачивать проявку.

Я продолжала идти по Лексингтон-авеню, пока не дошла до 63-й улицы. Я остановилась, едва замечая гудящие машины, спешивших куда-то людей и лаявшую из какого-то дома собаку. Я выдыхала, и в воздухе передо мной клубился пар, белый, призрачный, а я стояла на тротуаре, уставившись на рыжеватую кирпичную стену, арки карнизов и зеленую вывеску, на которой золотыми буквами было написано одно слово: «Барбизон».

Подняв фотоаппарат к лицу, я почувствовала, как все мои мысли и тоска по маме встали комом в горле. «Я здесь, мам. Я перебралась в Нью-Йорк». Я побыстрее спустила затвор, пока мой взгляд не затуманился.

И тут же услышала:

– Добро пожаловать в «Барбизон».

Сморгнув слезы, я подняла взгляд на улыбавшегося швейцара, который коснулся шляпы и приоткрыл для меня дверь. Мне захотелось поиграть со временем, вбежать в отель и найти там маму. Захотелось броситься ей на шею, прижаться подбородком к ямке возле ключицы и вдохнуть аромат ее духов. Мне так хотелось хоть раз еще взглянуть на нее, услышать ее голос.

Переступая порог, я думала только одно: «Это был ее дом». Здесь она жила. Мои каблуки стучали по мраморному полу, а я зачарованно осматривала гламурный холл с огромной лестницей и подиумом вдоль периметра второго этажа. Была там и зона отдыха с высокими стульями, растениями в горшках и прекрасным восточным ковром. Я присела на стул и, глядя на входящих и выходящих постояльцев, пыталась представить маму и Элейн, идущих летящей походкой.

Мне так хотелось ощутить присутствие мамы. Хотелось, чтобы это место принесло мне покой. Ведь оно оказалось в точности таким, как она его описывала, вплоть до прекрасных девушек в белых перчатках, ожидавших у окна своих кавалеров. Но я почувствовала еще большую тяжесть на сердце. Я не могла фотографировать здесь. Даже дышать было трудно.

Второй раз за тот вечер я была готова расплакаться, как вдруг кто-то обратился ко мне.

– Могу я вам помочь, мисс?

Я подняла взгляд на молодую женщину и покачала головой.

– Боюсь, что нет.

Я встала, поправила пальто и пошла к выходу.

Как только я вышла за дверь, в лицо мне ударил холодный ветер. Тротуары были запружены людьми – я была одинокой девушкой в большом городе.

* * *

Когда я проснулась наутро, погода была самая весенняя. Ничего похожего на прошлый вечер. Теперь промозглый холод, не отпускавший меня ночью, сменился мягким бризом. Небо было почти безоблачным. Тьма рассеялась, одиночество отступило, и я была готова к новым приключениям.