Лето летающих - [3]

К вечеру, когда у калиток появились настоящие слушатели, Графин Стаканыч, побывав уже в заведении Лукьянова, не только охотно пересказывал эту утреннюю историю, но прибавлял и новое: генеральша, размахивая тяжёлой, обсыпанной бриллиантами клюкой, гналась за ним; Мимишка хватала его за икры, а дворник Никита, подлюга, загораживал ему дорогу… Но он всех растолкал, разбросал и чудом спасся.

— Я ещё до самого генерала дойду-с, — говорил он, пыжась и со значительным видом поднимая палец. — Они, конечно, будут на моей правоте… Не посмотрят, что это ихняя супруга.

И тут же, наклонив голову, начинал ехидно-весело, но вместе с тем вежливо кому-то подмигивать — вероятно, отсутствующей генеральше. Но мы видели, что Графину Стаканычу было невесело…

— Уволить могут! — насупясь, сказал Костя, когда мы отошли от столяра.

Я понял, о чём он говорит. В прошлом году его отец, мастер Оружейного завода, был уволен за подпись под каким-то письмом-обращением. Только тогда и было разговору у соседних калиток: «Небратова-то уволили! Сидит теперь сложа руки».

Это выглядело странным. Во-первых, Иван Никанорович не сидел «сложа руки», а целые дни тогда копался в своём палисаднике, чинил забор, крышу. Во-вторых, отец Кости был человек степенный, строгий, с бородой, длинной и аккуратной, как у темноликих апостолов, что виднелись на цветной, с золотом картинке, висевшей в прихожей у Небратовых; движения у Ивана Никаноровича были неторопливы, даже важны. В-третьих, жил он с семьёй в домике, пусть и деревянном, пятиоконном, но над воротами которого висела жестяная табличка:

ДОМ ИВАНА НИКАНОРОВИЧА НЕБРАТОВА

И вот этого длиннобородого, важного домовладельца кто-то взял да и «уволил»! Просто трудно поверить. Известно было, что однажды Лукьянов уволил из своего трактира полового или в лесном складе Бурыгина уволили двух пильщиков и в придачу ещё одну кухарку. Но Иван Никанорович!.. Какое же сравнение! И когда через два месяца его обратно приняли на завод, всё встало на место. Просто, наверно, была ошибка…

Но, видно, за два месяца отцовской безработицы туго пришлось семье, если Костя про Графина Стаканыча сказал хмуро: «Уволить могут…»

— Как же его уволят, — возразил я, — если он к генеральше не нанимался, а его просто так звали?

— Ну, не будут звать…

И в порыве сочувствия к Графину Стаканычу, появившегося, может быть, потому, что столяр со своим горем обратился к нам первым, мы стали прикидывать, как помочь ему, как достать ему работу.

Конечно, в первую очередь мы подумали: нет ли дома чего-нибудь из поломанной мебели? Но нет, всё было будто цело…

— Погоди! У нас один стул шатается! — вдруг вспомнил Костя. — Из четырёх винтов три осталось. Я могу третий вынуть, — великодушно добавил он.

— А у нас у дивана спинка отходит! — радостно вспомнил и я. — И даже скрипит, когда дядя Саша садится… Если диван от стены подальше отодвинуть, — не менее великодушно, чем Костя, добавил я, — то спинка под дядей Сашей побольше отойдёт. Может, даже и треснет…

Костя ещё вспомнил про сундук с вихлявой крышкой, я — припадающую на одну ногу этажерку; Костя — кухонный столик, я — шкафик и так далее. Все эти изделия тоже требовали от нас великодушно-дополнительных повреждений, но тут закралось сомнение: Графин Стаканыч, как он часто рекомендовался, не простой столяр, а краснодеревщик, — возьмётся ли он за простенькие сундуки, стулья, этажерки?..

С этим мы и отправились к обиженному генеральшей столяру.

4. «ПРИХОДИТЕ ЗАВТРА…»

— Для столяра-артиста простых вещей нет-с! — гордо сказал Графин Стаканыч. — Он может даже табуретку сотворить, как мечту-грёзу… Но обо мне, ребята, не беспокойтесь. Меня Баташевы-младшие подряжают столовый гарнитур обновлять. Не кого другого, а меня-с…

Баташевы были известные в городе владельцы самоварной фабрики, и если Графин Стаканыч не хвастал, то теперь его разлад с генеральшей выглядел не таким уж огорчительным.

…Мы находились в его мастерской — деревянной пристройке к дому. Стоял тот полусвет-полумрак, который бывает там, где помещение, не имея окон, освещается только открытой дверью. Запахи обступали нас. Неслышный ветерок, тянувшийся к двери, доносил то аромат распиленного дерева, то запах лака, то скипидара. Но яснее всего слышался тяжёлый пахучий дымок от столярного клея, который Графин Стаканыч варил, помешивая палочкой.

Столяр был трезв, и, как у всех протрезвившихся людей, у него сейчас держалось на лице выражение чрезвычайной старательности и озабоченности даже вот в таком пустом для него деле, как варка клея. Он, видимо, был тронут нашим приходом, нашим сочувствием. Следя, как стекают с палочки светло-коричневые густые капли, и вытягивая губы в трубочку, словно собираясь попробовать клей, он подмигивал нам, как бы говоря: «Вы, ребята, не беспокойтесь — проживу!»

Столяр даже проводил нас. Держа на отлёте помазок от клея, он довёл нас до калитки.

Мимо по мостовой пробежал белоголовый мальчишка с белым змеем. Змей делал в воздухе быстрый судорожный круг и, взметнув фонтанчик тёплой провинциальной пыли, со звоном бубна вкалывался в мостовую. Мальчишка бежал дальше, змей опять приподнимался, крутился и снова, содрогаясь дранками и бумагой, вкалывался в землю.