Лето Гелликонии - [29]

— Мэтти, пелламонтейн есть? — хрипло спросил он шлюху.

— В чайнике еще должен быть, — шепотом ответила та.

Торговец знал эту шлюху давно, и по утрам она всегда пила пелламонтейновый чай.

Он сел на кровати и быстро натянул через голову рубаху. Сейчас, при свете, он стеснялся своего тощего тела. Вслед за шлюхой торговец прошел из комнаты в маленькую тесную кухоньку. Он смотрел на Мэтти и думал о том, что она готовит чай не хуже, чем его собственная жена. Да и шлюхой ее больше не назовешь — ей, наверное, двадцать девять, а может, и все тридцать, она всего-то на пять лет его младше и уже подурнела. Но в постели она по-прежнему хороша. Шлюха, ушедшая на покой, так будет правильнее. В последний год Мэтти принимала только старых друзей, и то в виде большого одолжения.

Мэтти надела скромное, но дорогое платье: она собиралась идти в церковь.

— Почему ты меня не разбудила?

— Я хотела, чтобы ты подольше поспал, Криллио.

— Ничего, я привык вставать рано, — сказал он и добавил: — Мне не хотелось бы уходить, не попрощавшись с тобой и не поблагодарив.

Он вдруг поймал себя на мысли, что за эти годы успел привязаться к этой женщине.

— Тебе пора возвращаться к семье, — сказала она, не поднимая на него глаз. Мэтти насыпала в чашки заварку, и ее движения были точными и деловитыми — впрочем, такой она была во всем.

Накануне корабль торговца встал под разгрузку у причала Матрассила. Отплыв из Лордриардри, он пересек море Орла, добрался до берегов Оттассола и поднялся по бурливой Такиссе до самой столицы. На сей раз, кроме льда, торговец привез в Матрассил своего сына, Дива, которого собирался приохотить к делу и познакомить с деловыми партнерами. Кроме того, торговец был намерен представить своего сына Мэтти, с которой сам водил знакомство едва ли не с тех пор, как первый раз привез в Матрассил лед для королевского дворца.

Вчера вечером подруга Мэтти привела девушку, которую хотела выдать за Дива, — сироту Западной Войны, стройную и миловидную, с прекрасными чувственными губами и роскошными волосами. На вид она казалась юной и неискушенной, но ее опыт в делах любви и вообще в жизни во много раз превосходил все, что знал в этой области Див. Хотя вчера, когда ее привели показать им, она казалась такой же юной и неискушенной, как Див. Торговец осмотрел девушку со всем тщанием и даже проверил при помощи медной монеты ее влагалище на предмет дурной болезни. Монета не позеленела, и он остался вполне удовлетворен. Он считал сына глупым и недалеким, но все равно хотел для него только лучшего и, по возможности, самого лучшего.

— Мэтти, мне казалось, что твоя дочь будет Диву хорошей парой.

Свое Мэтти всегда старалась держать при себе.

— А чем плоха эта девушка?

При этом взгляд ее как бы говорил: «Ты занимайся своим делом, а мне позволь заниматься моим», но вслух — быть может, подумав о том, что торговец, всегда плативший ей очень щедро, обидится, уйдет и уже никогда не вернется — она сказала:

— Моя дочь Абази — своенравная девушка, и у нее большие планы. Недавно она заявила, что хочет перебраться жить в Оттассол. Я сказала ей, что в Оттассоле она не найдет ничего, чего не было бы здесь, а она ответила, что хочет увидеть море. Не море ты увидишь там, а бесчисленных моряков, подумала я.

— И где же Абази теперь?

— Она живет одна, потому что любит самостоятельность. Снимает комнату, у нее есть мебель и немного хорошей одежды. Копит деньги, чтобы податься на юг. Она молодая, хорошенькая и уже завела себе богатого дружка.

Заметив тщательно скрываемую ревность в глазах Мэтти, торговец льдом только молча кивнул. При всем своем любопытстве, он почел за лучшее не уточнять, кто этот богатый дружок дочери Мэтти.

— Ты уже уходишь, папа? — спросил отца Див. Ему было неуютно в присутствии старших и явно не терпелось остаться с девушкой наедине.

Торговец ушел с Мэтти, предоставив сыну возможность разбираться во всем самому. Сейчас он наверняка еще дрыхнет этажом ниже, уткнувшись носом в плечо своей новой знакомой. Вчера, выполняя свой отцовский долг, торговец был доволен собой, но теперь, вспомнив об этом, он загрустил. Он был голоден, но просить о завтраке Мэтти не хотел — таково было неписаное правило. Все его тело ломило: постели шлюх хороши для любовных утех, но для обычного сна они мало годятся.

Вспоминая минувший вечер, он вдруг подумал, что в этом был какой-то символический смысл. Передавая своего сына в руки молоденькой шлюхи, он словно бы объявлял, что с этих пор отказывается от прежней разгульной жизни и начинает жизнь новую, более спокойную, степенную. Быть может, это первый знак приближающегося бессилия? Из-за женщин он когда-то потерял все, опустился до нищенства; но снова сумел подняться, наладить дело, хотя и не утратил своего страстного увлечения женщинами. И вот теперь этот главный его интерес стал затухать… когда он исчезнет совсем, в душе у него останется лишь гулкая пустота.

Он принялся размышлять о своей безбожной родине, Геспагорате. Да, Геспагорат, без сомнения, нуждался в боге, но только не в том, которому истошно поклонялся помешавшийся на религии Кампаннлат. Вздохнув, он спросил себя, почему то, что находится между упругих бедер Мэтти, лично над ним имеет куда большую власть, чем любое божество.