Лето бабочек - [92]

На мне все еще была рубашка – на Эл тоже. Мы сняли всю нашу одежду, затем снова легли вместе на диване, обнаженные, наша плоть соприкасалась, влажная, теплая и пульсирующая, наши сердца бились, наши пальцы переплелись.

Была почти середина лета, и еще не совсем темно над городом. Я слышала чьи-то голоса снаружи. Высоко на верхнем этаже этого красивого здания из красного кирпича – теперь это не что иное, как воспоминания, призраки, пепел и щебень – мы лежали вместе. Мы остались там до утра, повторяя все снова и снова.

* * *

В следующие недели мы были так счастливы. Мы просыпались и занимались любовью, пили кофе и ели тосты, читали друг другу вслух одни и те же старые триллеры, стихи, а иногда даже книгу о бабочках или птицах, потому что мне очень хотелось рассказать Эл побольше о сельской местности.

Великой красотой Эл была честность, открытость, которая была между нами. Мы не ссорились из-за никчемной ревности, которая мучила другие пары, которых я видела в городе. Я знала, что Эл более опытен, чем я, и меня это радовало. Мне нравилось смотреть, как Эл спит, свернувшись клубочком, как ежик, отвернувшись от меня, сопя и подергиваясь, и веселая уверенность дня сменялась милой, мальчишеской уязвимостью. Теперь, когда мы спали вместе каждую ночь, а не были разделены стеной, Эл жаловался, что, как и сказала Миша, я разговариваю во сне. Но, к счастью, кажется, теперь я больше не говорила о Мэтти. Вместо этого я просыпалась и обнаруживала, что Эл держит меня за руку:

– Тедди. Хватит говорить о бабочках.

Я не говорила ему, что они снились мне каждую ночь, что я просыпалась в полуосвещенной спальне от звука экипажа или какого-нибудь другого городского шума, и на какую-то долю секунды мне казалось, что я дома. А потом я понимала, что нахожусь в Лондоне, и меня охватывала паника. Я не говорила ему, как, оставаясь одна, я думала о том, что мы делаем, и как это неправильно, что я думаю об отце и что он, возможно, убьет меня, если узнает. Я не сказала, что скучаю по Кипсейку и с каждым днем думаю о нем все больше. Не было смысла говорить это никому, даже Эл.

* * *

Первым предвестником было объявление в «Таймс». Тогда на горизонте промелькнуло лишь маленькое облачко, которое стало началом конца. И именно тогда Эл вручил мне свой первый подарок. В конце июня мы лежали голые на ковре. Была жаркая, тяжелая ночь. Ни ветерка. Я уже снова хотела Эл, но он был где-то в своих мыслях, и я научилась сдерживать свое желание, хотя это давалось мне с трудом. Секс управлял мной, часто он был всем, о чем я могла думать, сидя в горячей, душной гостиной Миши и Михаила, молясь, чтобы ветерок прошелся по моей коже, слегка пробежав по жесткому кожаному стулу, чтобы почувствовать, как укол желания скользит внутри меня, и я смотрела вверх, тяжело дыша, надеясь, что они не заметили. Мне казалось, что все видели: я расцвела, грубая от желания, от того, что всю ночь испытывала оргазмы, думала об Эл целыми днями. Иногда, однако, я встречала на улице парочку, девушку, обнимающую за плечи молодого человека, и останавливалась, удивляясь, почему для них все так просто, а для меня нет. Почему я была создана такой, с этим пороком. Как странно, что я могла любить Эл и знать, что то, что мы делали, было злом.

Иногда я замечала, что Миша наблюдает за мной. В тот день с ней снова было немного трудно общаться: к концу лета она казалась все более и более на грани срыва. Сегодня я не успела принести «Таймс» вовремя, и она практически вырвала колонку личных объявлений из моих рук.

– Нет, ничего. Ничего, – проговорила она, пристально глядя на колонку в течение нескольких секунд, а потом уронила ее на толстый ковер. – Почему ты заставляешь меня ждать, Тедди? Что с тобой? – Потом она ушла к себе в спальню, чтобы провести там большую часть дня – в последнее время она почти не работала, просто сидела в постели, не читала, не ела, окруженная пепельницами и кошками.

– Скажи, что ты знаешь об Ашкенази? – спросила я Эл, приподнимаясь на ковре. – Я имею в виду, откуда они взялись.

– Они родом из Советского Союза. Они переехали в Вену.

– Это я знаю. Почему они уехали из Вены?

– Потому что они хотели здесь заработать. Они видели, как идут дела у евреев, и были правы. Их дети живут в Вене с сестрой Миши.

Я села.

– У них есть дети?

– Думаю, двое.

– У Михаила и Миши? Ты уверен?

– Да. Как-то раз, сразу после их приезда, я получил их почту. Письмо было адресовано «маме и папе». Написано детским почерком. Ужасный почерк, на самом деле, но, возможно, они привыкли писать кириллицей. Я подсунул его под дверь, но никогда не спрашивал о нем.

– А почему нет?

– Ты же их знаешь. Как-то не хотелось. – Я кивнула.

Если бы мы только знали. Если бы мы только спросили.

– Я как-то разговаривал об этом с Джинни, когда ходил к ним пить, когда все было немного веселее. Джинни кое-что о них говорила. – Нос Эл сморщился. – Да, конечно, хотя было уже поздно, всю водку выпили, так что можешь себе представить. За ними присматривает сестра Миши. Она в Вене. Катя?

– Катю мы встречали. Она была здесь – ее мужа забрали нацисты. Я думаю, что ты что-то путаешь. Она не сестра Миши.