Лето бабочек - [131]

– Итак, мой вам совет, – сказал Чарльз Ламберт, приводя меня в чувство. Он сложил пальцы вместе, в форме крыши, и выглядел задумчивым. – Я бы оставил дом как есть. Мы свяжемся с вашим отцом в Университете штата Огайо. Мы объясним ему, что вы отменяете его пенсию. Вы имеете право на этот доход до своего двадцать шестого дня рождения. Пенсия выплачивается только как подарок с вашей стороны, и вообще довольно спорно, что он имел право заявлять о ней все эти годы. Возможно, оплошность с нашей стороны. И мы пошлем кого-нибудь в дом, чтобы составить список активов собственности и земли. У нас уже есть один документ со времен вашей бабушки – она была очень педантична во всем, – но было бы разумно обновить его. Есть ли что-то конкретное, что, по вашему мнению, может представлять ценность?

Я покачала головой, думая о бриллиантовой броши.

– Даже не знаю. И удачи тому, кого вы туда пошлете; я дам вам подробные указания. Его невозможно найти.

– Мы найдем его, не беспокойтесь, мисс Парр, – сказал Чарльз Ламберт, как мне показалось, несколько покровительственно. – Мы позаботимся о страховке и о том, чтобы вам не нужно было возвращаться, если только не будет острой необходимости. И пока вы не решите, что делать с этим местом.

– До этого времени, – сказала я.

– Отлично. – Некоторое время он молча писал. Я посмотрела в окно на тепло, мерцающее над городом. Вдруг он сказал, скорее с любопытством:

– Дом выглядит довольно удивительно.

Я кивнула. Я поняла, что, как бы мне ни хотелось держаться подальше от этого места, я жаждала поговорить о нем с людьми, которые понимают. «Должно быть, когда-то. Когда вы будете там… это как в другом мире. Там все такое – все эти вещи».

Он отложил ручку. Например?

– Он живой. Горгульи над дверями смотрят на вас, портреты следуют за вами по комнате, растения стреляют сквозь щели.

– Очень интересно. Как необычно. – Он был похож на маленького мальчика. – А вам не было страшно? Звучит довольно жутко.

– Может, это и пугает, но нет… – Я запнулась, пытаясь объяснить. – Не могу описать. Я чувствовала себя – хорошо. Что мое место там. Вот что я чувствовала.

В кабинете с кондиционером меня пробрала дрожь.

– Могу я спросить: вы действительно не думаете, что сможете там жить? – Чарльз Ламберт снова взялся за перо и поправил очки.

Я колебалась.

– Нет, я так не думаю. Я не могу – не могу себе это представить.

Я прикусила кончик пальца, стараясь справиться с головокружением. С тех пор как я вернулась из Кипсейка, я почти не спала. Я была полна решимости держать все под контролем, не прятаться от этого, я начала вести все эти записи, читая до глубокой ночи, чтобы в моей голове все прояснилось. Я чувствовала себя одурманенной, как будто могла упасть в любой момент. Мама сказала, что это из-за того, что я плохо дышу, что я нервничаю, но я знала, что это было: в тот день, в тот самый день, когда я стояла там и думала, что слышу дом, как он снова оживает, увидела трещину во времени, часть Кипсейка вошла в меня. На самом деле, я не могу объяснить это, это звучит безумно. Кто-то залетел в меня – одна из этих женщин или гусеница, высиживающая бабочек, – и это дало мне то трепещущее чувство возможности, страха, возбуждения и нерешительности, которое, казалось, теперь окончательно укоренилось во мне.

Звучит немного безумно, я знаю.

Но что-то в этом доме и во всей этой истории сводило их с ума. Я несколько раз перечитывала мемуары Тедди, высасывая из них весь смысл, и, кроме того, в коробке было множество дневников и писем: я читала об умной, красивой бабушке Тедди, Александре, истинном коллекционере бабочек, о Руперте Вандале, который снес половину Кипсейка, положив начало его медленному умиранию, об Одинокой Анне, матери Александры, которая не выходила из дома и отказывалась принимать посетителей после того, как побывала в часовне и увидела там кости своих предков… о Безумной Нине, живущей в Доме бабочек, разговаривающей только с бабочками, которые знали о ее жизни в Турции, о годах, проведенных в качестве рабыни в гареме… Я знала их все, я знала мелодию, которую Лиз пела в тот день в библиотеке, я выучила ее наизусть.

Но я не могла рассказать об этом Чарльзу Ламберту. Не могла сказать: большинство из них заперлись в часовне и умерли от голода. Есть комнаты, к которым не прикасались в течение двух столетий. Вы можете открыть это место для посетителей и сделать его самой большой достопримечательностью к западу от лондонских подземелий! Да!

Снаружи пролетел самолет, сверкнув на солнце, ослепив меня. Я моргнула, а Чарльз встал и пожал мне руку.

– Мы свяжемся с вами, когда пенсия будет переведена на ваше имя и когда мы пошлем нашего эксперта, чтобы убедиться, что в доме нет конкретных предметов, которые необходимо застраховать или удалить. И мы свяжемся с вашим отцом.

– Половину пенсии, – вдруг сказала я. – Половину. Я не хочу отнимать у него все.

– Вы уверены?

– Абсолютно, – я кивнула. – Не сейчас.

Он отступил на шаг и молча сделал пометку в блокноте.

– Мои извинения, еще кое-что. Боюсь, я не помню вашего рода занятий. Для документов.

– Я была помощником адвоката, – сказала я.