Летний дождь - [20]

— Здравствуйте, — оробела Анна.

— Вы кто? Подруга Лены? Или, может, я перепутал город?

— Нет, не перепутали…

— Старик! Явись! Твой блудный сын…

— Петра Иваныча нет, проходите, проходите…

— Как нет? Лена!

— Ее тоже нет.

— Да что случилось-то? Да вы-то кто такая?

— Да я никто, никто я. Счас я вам все расскажу…

— Ну что ж, — только и сказал он, выслушав Анну. Хотела Анна сказать ему о том, как долго стояла перед отъездом Елена у картины в их комнате. Да вместо этого почему-то другое вырвалось:

— Нарисовала я ему кошечку, а он говорит: это, говорит, не кошка, а кот, потому что у него усы! Сообразительный такой мальчик!

Довели мы старика…

— Да вы не расстраивайтесь! Петру Иванычу уже легче, вставать уже разрешили!

— Спасибо тебе, землячка моя…

— Ой, да за что же! Не чужие ведь, — смутилась Анна. И видела, как смягчились, потеплели его глаза от этих слов: «не чужие ведь»…

Анна боялась, что встреча с сыном расстроит Петра Ивановича, и тревожно посматривала на обоих.

— «Мы кузнецы, и дух наш молод!..» — запел, торопясь навстречу старику, Анатолий.

— «…Куем мы счастия ключи», — подхватил отец, опираясь на руку Анны, — Ах ты, бродяга!

— Привет, старикан! — хлопнули друг друга по плечу. Поняла Анна: бодрились друг перед дружкой, да глаза-то выдавали обоих.

— Ты уж прости, отец: на день рождения торопился, да опять числа перепутал.

— Закончил там малярить-то?

— Скоро закончу…

«Опять уедет, — затосковало вдруг сердце Анны. — Что это я себе волю-то такую даю?» — одернула себя тут же.

Разломилась с этого дня жизнь Анны на две половинки. Одна половинка — это все, что было до встречи с Анатолием, другая только-только начиналась.

Анатолий уехал этим же вечером. Попросил Анну поглядеть за стариком еще немного — работу ему надо было заканчивать. Всего несколько часов и побыла с ним Анна, а казалось, уж не будет никогда в ее жизни дня, желаннее этого.

Рассказать, так ничего вроде особенного не случилось. А жила теперь в постоянном ожидании. И это ожидание заполнило все раньше пустовавшие уголки ее души. От рождения щедрая на бескорыстную доброту, отзывчивость, теперь она просто потребность чувствовала помогать всем, кто хоть капельку нуждается в помощи. Она подсаживала в трамваи старушек, она переводила через дорогу малышей, она отбирала у дежурной нянечки тряпку и мыла полы, она успевала ухаживать за больными всех палат на этаже. И что бы ни делала, все возвращалась мыслями к часам, проведенным с Анатолием.

…Вот едут они в трамвае от Петра Ивановича. Задумался Анатолий, а у Анны уже сердце разрывается от жалости: тяжело-то как ему! Отец в больнице. Жена укатила. Сын…

— Чего ты, землячка моя? — встрепенулся Анатолий, — Ну? И слезы…

От участливых глаз, от голоса, такого родного, расплакалась, как маленькая.

— Ну вот… А люди подумают, что я твой муж и побил тебя…

«„Твой муж…“ Ох, не нашел же ты других-то слов!»

Вот ходят они в пустом зале картинной галереи. Обнимает ее за плечи Анатолий по-свойски и, наверно, даже не замечает этого. Анна же шелохнуться боится, И сейчас, вспоминая об этом, ощущает тяжесть и тепло его руки.

А как он говорил! Про каждого художника все знает!

— Мне ваша картина тоже нравится, — ни к селу ни к городу возьми и скажи Анна.

— Какая картина?

— А та, что в вашей комнате…

— «Автопортрет с Саскией», — пробормотал Анатолий. — Знаешь, я тебя до остановки провожу, а там ты одна, не заплутаешь? Мне еще к друзьям перед дорогой надо…

И пошел быстро, засунув руки в карманы, не оборачиваясь.

«Спугнула… словом неосторожным спугнула», — смотрела ему вслед из окна трамвая.

Вернулся Анатолий, когда Анна собиралась уже домой — на поправку пошло дело у Петра Ивановича. Могла бы и еще походить за ним — не кончился отпуск, а дома не ждал никто. Да опамятовалась к тому времени. «Дерево-то по себе рубить надо», — припомнились слова бабки Липы, Только и дела теперь было — дождаться Анатолия, как обещала, и в тот же час уехать.

И опять не слышала, как он вошел. Остановился у порога, оглядел прихожую и расхохотался: весь пол был заставлен и завален покупками. Тут были банки с краской для пола. Чугунная ступка с пестиком красовалась. В углу рулон какого-то материала для крыши. Тут же охотничьи сапоги, несколько пар кожаных рукавиц. И еще свертки, свертки…

Вместе увязывали, упаковывали все это.

— Бабка Липа ступку разбила, — словно оправдывалась Анна, — все охает. Дядя Егор сапоги просил: у нас редко бывают, а он охотник заядлый, рыбак…

— А с этим что делать? — едва поднял Анатолий рулон.

— Ой, да не знала я, что тяжесть такая! Дед Пётро все сарай перекрывать собирается, просил посмотреть, есть или нет этот, как его, рубероид, что ли… А я думаю, дай обрадую старика… Заплатила, а потом уж стыдно на попятную, еле довезла…

— Эх ты! Бабка Липа! Дед Пётро! — смеялся Анатолий. — Придется грузовую ловить, с такси здесь делать нечего!

Вот и пришла минута прощания.

— Ну, поцелуемся, землячка моя? — обнял Анатолий Анну. — На кого бросаешь двух холостяков?

Как ни крепилась она, заплакала,

— Ну? Опять слезы?

— К Петру Иванычу привыкла. Как же он без меня?

Шофер посигналил, Анатолий подсадил Анну на подножку.